Автор произведения мир как воля и представление. Мир как воля и представление (Артур Шопенгауэр)

Артур Шопенгауэр (1788-1860) - немецкий философ-иррационалиста. Родился в. Данциг (сегодня Гданьск), мелкий рантье, который прожил всю жизнь на проценты с унаследованного капитала.

Шопенгауэр после окончания университета пришел устраиваться на работу к самому Гегеля, который принял его на должность преподавателя. Шопенгауэр назначил свои лекции на то же время, когда перед студентами выступал Гегель - ректор университета, философ в зените своей славы. Шопенгауэр, конечно, провалился - студенты пошли слушать Гегеля. Доработав, с горем пополам, до конца семестра, Шопенгауэр больше никогда преподавательской деятельностью не занимался, из-за чего, правда, особо не горевал. Показательным, однако, был сам факт непосредственного столкновения двух людей, представлявших две совершенно разные эпохи в философии.

В 1819 Шопенгауэр закончил главное произведение своей жизни, книгу "Мир как воля и представление", которая намного опередила свое время, но современниками не была замечена, ее не поняли и почти весь тираж книги автор вынужден был забрать из издательства и десятилетия хранить в себя дома.

"Мир как воля и представление" (1818) - главная философская работа Шопенгауэра. В этой работе А. Шопенгауэр выдвигает такую концепцию: на определенной ступени развития возникают два разных мира. Один - не существует объективно, а только в нашем воображении. То, что мы называем действительностью (природа, общество, культура, история и наша жизнь), является лишь видимостью, игрой воображения, тем, что в индуистской традиции называется "майя" (то есть обман, соблазн, призрак).

Второй, истинный, мир - это мир потайной, невидимой сущности, воли, это кантовская "вещь в себе".

Воля - абсолютное начало всего бытия, корень всего сущего, какая космическая сила (в определенном смысле биологическая по своей природе), которая создает мир и человека.

Появляются субъект и объект, пространство и время, многообразие отдельных вещей и причинная связь между ними. Все это "существует" потому, что так устроена человеческая сознание с его априорными формами чувственности и рассудка.

Человек в этом мире является рабом воли, последняя создала его интеллект, чтобы он познавал законы мира, лучше выживала и приспосабливалась к этому миру. Человек всегда и везде служит не себе, не своим интересам, а свободы. Воля заставляет ее жить, каким бы бессмысленным и жалким не было человеческое существование.

Воля является потусторонним ядром оболочки жизни, а представление - это объективация воли, ее проявление. К свободе нельзя применить понятия, выработанные нами в нашем иллюзорном мире: время, пространство, число, причинность и т.

В воли нет ни прошлого, ни будущего, ни множественности, а значит - она дана вся и сразу как единственная мировая воля.

Воля - это "хотение", "стремление", но поскольку в мире сущности помимо воли нет ничего другого, то у нее нет и объекта стремление, хотение. Поскольку свобода не имеет никакой цели вне себя, она с необходимостью направлена на себя, она лишь "хочет хотеть" и ничего больше.

"Мир как представление" и "мир как воля" - две стороны расколотого мира, который в целом может быть описан как страдания.

А. Шопенгауэр утверждал, что любое страдание - "положительное", а удовлетворенность - "отрицательная". При этом он отталкивался от очевидного психологического факта: все потребности и все желания мы чувствуем только тогда, когда они недовольны, а состояние неудовлетворенности - это и есть страдание. Даже довольно желание лишь временно прекращает страдания. Жизнь каждого, таким образом, является цепью изменяемых страданий, которые постоянно возникают.

Для А. Шопенгауэра добро вообще не существует - добром люди по традиции называют временное отсутствие страданий. Люди стремятся покончить страдания, реализуя свои стремления и получая удовольствие. Те, у кого есть соответствующие средства (средства) и возможности или имеют ограниченный круг желаний, на время могут даже удовлетворить их все. Но тогда ими овладевает скука, которая вызывает новое страдание.

Прекратить страдания можно лишь отказавшись от любых желаний, прекратив существование, превратившись в ничто, достигнув состояния "нирваны".

Черными красками А. Шопенгауэр описывает мир. Мир во всех отношениях плохой: эстетически - он похож на карикатуру, интеллектуально - на сумасшедший дом, с моральной точки зрения - на мошенническое гнездо, а в целом - в тюрьму. Такому миру и такому человеку лучше, по Шопенгауэру, было бы совсем не существовать.

Автор термина "пессимизм" (от лат. Pessimyc - худший). В худшем из возможных миров живет человек. Она жалкая и страдающий. Эгоизм человека чрезвычайно сильный. Большинство бед человека коренятся в ней и ею объясняются. Многие люди предпочли бы гибели мира над сохранением собственной жизни.

Артур Шопенгауэр – немецкий философ-иррационалист. Учение Шопенгауэра, основные положения которого изложены в труде «Мир как воля и представление» и других работах, часто называют «пессимистической философией». Считал человеческую жизнь бессмысленной, а существующий мир – «наихудшим из возможных миров». Мир по Шопенгауэру – это «арена, усыпанная угольями», через которую человеку предстоит пройти. Движущая сила всего – воля к жизни, порождающая желания. Но даже если желания удовлетворены, человек не способен испытывать счастье, вместо этого его ждут пресыщение и скука, а затем новые желания и страдания. Оригинальные идеи Шопенгауэра получили развитие в различных сферах общественной и научной мысли. Его взгляды повлияли на психоанализ и теорию эволюции, на различные направления философии и изучение структуры языка. Первый перевод труда Шопенгауэра на русский язык был выполнен в 1903 году литературным критиком Юлием Исаевичем Айхенвальдом, который называл себя критиком-импрессионистом и пользовался большим уважением в литературных кругах. Благодаря переводам Юлия Айхенвальда нам доступны все основные работы Артура Шопенгауэра. Как и другие книги серии «Великие идеи», книга будет просто незаменима в библиотеке студентов гуманитарных специальностей, а также для желающих познакомиться с ключевыми произведениями и идеями мировой философии и культуры.

Из серии: Великие идеи

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Мир как воля и представление (Артур Шопенгауэр) предоставлен нашим книжным партнёром - компанией ЛитРес .

О мире как представлении

Предисловие к первому изданию

Я хочу объяснить здесь, как следует читать эту книгу, для того чтобы она была возможно лучше понята. То, что она должна сообщить, заключается в одной единственной мысли. И тем не менее несмотря на все свои усилия я не мог найти для ее изложения более короткого пути, чем вся эта книга.

Я считаю эту мысль тем, что очень долго было предметом исканий под именем философии, что именно поэтому людьми исторически образованными было признано столь же невозможно найти, как и философский камень, хотя уже Плиний сказал им: «Сколь многое считают невозможным, пока оно не осуществится».

Смотря по тому, с какой из различных сторон рассматривать эту единую мысль, она оказывается и тем, что назвали метафизикой, и тем, что назвали этикой, и тем, что назвали эстетикой. И, конечно, она должна «быть всем этим», если только она действительно есть то, за что я ее выдаю.

Система мыслей должна постоянно иметь связь архитектоническую, то есть такую, где одна часть всегда поддерживает другую, но не поддерживается ею, где краеугольный камень поддерживает, наконец, всё части, сам не поддерживаемый ими, и где вершина поддерживается сама, не поддерживая ничего. Наоборот, одна-единственная мысль, как бы ни был значителен ее объем, должна сохранить совершенное единство. Если, тем не менее, в целях передачи она допускает разделение на части, то связь этих частей все-таки должна быть органической, то есть такой, где каждая часть настолько же поддерживает целое, насколько она сама поддерживается им, где ни одна не первая и не последняя, где вся мысль от каждой части выигрывает в ясности и даже самая малая часть не может быть вполне понята, если заранее не понято целое. Между тем книга должна иметь первую и последнюю строку, и потому в этом отношении она всегда остается очень непохожей на организм, как бы ни походило на него ее содержание: между формой и материей здесь, таким образом, будет противоречие.

Отсюда ясно, что при таких условиях для проникновения в изложенную мысль нет иного пути, как прочесть эту книгу два раза, и притом в первый раз с большим терпением, которое можно почерпнуть только из благосклонного доверия, что начало почти так же предполагает конец, как конец – начало, и каждая предыдущая часть почти так же предполагает последующую, как последующая – первую. Я говорю «почти», ибо вполне так дело не обстоит, но честно и добросовестно сделано все возможное для того, чтобы сначала изложить то, что менее всего объясняется лишь из последующего, как и вообще сделано все, что может способствовать предельной отчетливости и внятности. До известной степени это могло бы и удаться, если бы читатель во время чтения думал только о сказанном в каждом отдельном месте, а не думал (что очень естественно) и о возможных оттуда выводах, благодаря чему, кроме множества действительно существующих противоречий мнениям современности и, вероятно, самого читателя, приходят еще много других, предвзятых и воображаемых. В результате возникает страстное неодобрение там, где пока есть только неверное понимание, тем менее признаваемое, однако, в качестве такового, что обретенная с трудом ясность слога и точность выражения, хотя и не оставляют сомнений в непосредственном смысле сказанного, но не могут одновременно обозначить и его отношений ко всему остальному. Поэтому, как я уже сказал, первое чтение требует терпения, почерпнутого из доверия к тому, что во второй раз многое или всё покажется совершенно в ином свете. Кроме того, серьезная забота о полной и даже легкой понятности при очень трудном предмете должна служить извинением, если кое-где встретится повторение. Уже самый строй целого – органический, а не похожий на звенья цепи – заставлял иной раз касаться одного и того же места дважды. Именно этот строй, а также очень тесная взаимосвязь всех частей не позволили мне провести столь ценимое мною разделение на главы и параграфы и принудили меня ограничиться четырьмя главными разделами – как бы четырьмя точками зрения на одну мысль. Однако в каждой из этих четырех книг надо особенно остерегаться, чтобы из-за обсуждаемых по необходимости деталей не потерять из виду главной мысли, к которой они принадлежат, и последовательного хода всего изложения. Вот первое и, подобно следующим, неизбежное требование, предъявляемое неблагосклонному читателю (неблагосклонному к философу, потому что читатель сам – философ).

«Жизнь коротка, а истина влияет далеко и живет долго: будем говорить истину »

Второе требование состоит в том, чтобы до этой книги было прочитано введение к ней, хотя оно и не находится в ней самой, а появилось пятью годами раньше, под заглавием «О четверояком корне закона достаточного основания. Философский трактат». Без знакомства с этим введением и пропедевтикой решительно невозможно правильно понять настоящее сочинение, и содержание названного трактата настолько предполагается здесь повсюду, как если бы он находился в самой книге. Впрочем, если бы он не появился раньше ее на несколько лет, он не открывал бы моего главного произведения в качестве вступления, а был бы органически введен в его первую книгу, которая теперь, поскольку в ней отсутствует сказанное в трактате, являет известное несовершенство уже этим пробелом и постоянно должна восполнять его ссылками на упомянутый трактат.

Однако списывать у самого себя или кропотливо пересказывать еще раз уже высказанное однажды мне было бы столь противно, что я предпочел этот путь несмотря даже на то, что теперь я мог бы лучше изложить содержание своего раннего трактата и очистить его от некоторых понятий, вытекающих из моего тогдашнего чрезмерного увлечения кантовской философией, каковы, например, категории, внешнее и внутреннее чувство и так далее. Впрочем, и там эти понятия находятся еще только потому, что я до тех пор, собственно, никогда не погружался глубоко в работу над ними. Поэтому они играют побочную роль и совсем не касаются главного предмета, так что исправление таких мест в упомянутом трактате совершится в мыслях читателя само собой благодаря знакомству с «Миром как волей и представлением». Но только в том случае, если из моего трактата «О четверояком корне» будет вполне понятно, что такое закон основания и что он означает, на что распространяется и на что не распространяется его сила; если будет понято, что этот закон не существует прежде всех вещей и что весь мир не является лишь вследствие и в силу него, словно его королларий, и что, наоборот, закон основания не более, чем форма, в которой всюду узнается постоянно обусловленный субъектом объект, какого бы рода он ни был, поскольку субъект служит познающим индивидом, – только в этом случае можно будет приступить к впервые испробованному здесь методу философствования, совершенно отличному от всех существовавших доселе.

То же самое отвращение к буквальному списыванию у самого себя или же пересказу прежнего другими и худшими словами – ибо лучшие я сам у себя предвосхитил – обусловило и другой пробел в первой книге этого произведения, а именно я опустил все то, что сказано в первой главе моего трактата «О зрении и цвете» и что иначе дословно было бы приведено здесь. Следовательно, здесь предполагается также знакомство и с этим прежним небольшим сочинением.

Наконец, третье требование к читателю могло бы даже безмолвно подразумеваться само собою, ибо это не что иное, как знакомство с самым важным явлением, какое только знает философия в течение двух тысячелетий и которое так близко к нам: я имею в виду главные произведения Канта. Влияние, оказываемое ими на ум того, кто их действительно воспринимает, можно сравнить, как это уже и делали, со снятием катаракты у больного. И если продолжить это сравнение, то мой замысел надо охарактеризовать так: я хотел вручить очки тем, для кого названная операция была удачна, так что сама она составляет необходимое условие для пользования ими. Хотя поэтому исходным моим пунктом и служит всецело то, что высказал великий Кант, но именно серьезное изучение его творений позволило мне найти в них значительные ошибки, которые я должен был вычленить и отвергнуть для того, чтобы очищенное от них его учение могло служить мне основой и опорой во всей своей истине и красоте. Но чтобы не прерывать и не запутывать своего изложения частной полемикой против Канта, я вынес ее в специальное приложение. И насколько, согласно сказанному, моя книга предполагает знакомство с философией Канта, настолько же требует она знакомства и с этим приложением. Поэтому можно было бы посоветовать прочесть сначала приложение, тем более что по своему содержанию оно тесно примыкает именно к первому отделу настоящего труда. С другой стороны, по самому существу предмета нельзя было избегнуть и того, чтобы и приложение подчас не ссылалось на само произведение. Отсюда следует только то, что и приложение, как и главная часть книги, должны быть прочитаны дважды.

Таким образом, философия Канта – единственная, основательное знакомство с которой предполагается в настоящем изложении. Но если кроме того читатель провел еще некоторое время в школе божественного Платона, то он тем лучше будет подготовлен и восприимчив к моей речи. А если он испытал еще благодетельное воздействие Вед, доступ к которым, открытый Упанишадами, является в моих глазах величайшим преимуществом, каким отмечено наше юное еще столетие сравнительно с предыдущими, – ибо я убежден, что влияние санскритской литературы будет не менее глубоко, чем в XV веке было возрождение греческой, – если, говорю я, читатель сподобился еще посвящения в древнюю индийскую мудрость и чутко воспринял ее, то он наилучшим образом подготовлен слушать все то, что я поведаю ему. Для него оно не будет тогда звучать чуждо или враждебно, как для многих других; ибо если бы это не казалось слишком горделивым, я сказал бы, что каждое из отдельных и отрывочный изречений, составляющих Упанишады, можно вывести как следствие из излагаемой мною мысли, но не наоборот, – саму ее найти в них нельзя.

Однако большинство читателей уже потеряли терпение, и у них вырывается, наконец, упрек, от которого они так долго и с трудом удерживались: как смею я предлагать публике книгу, выдвигая условия и требования, из которых первые два высокомерны и нескромны, и это в то время, когда всеобщее богатство самобытных идей столь велико, что в одной Германии они благодаря книгопечатанию ежегодно становятся общим достоянием в количестве трех тысяч содержательных, оригинальных и совершенно незаменимых произведений и, сверх того, бесчисленных периодических журналов и даже ежедневных газет; в то время, когда нет ни малейшего недостатка в своеобразных и глубоких философах, когда, напротив, в одной Германии их одновременно процветает больше, чем могут предъявить несколько столетий подряд? Как же, спрашивает разгневанный читатель, исчерпать все это, если к каждой книге приступать с такой подготовкой?

«Я с глубокой серьезностью посылаю в мир свою книгу в уповании, что рано или поздно она дойдет до тех, кому единственно и предназначалась »

Я решительно ничего не могу возразить против этих упреков и надеюсь лишь на некоторую благодарность со стороны таких читателей за то, что я заблаговременно предупредил их не терять и часа над книгой, чтение которой не может быть плодотворно, если не выполнены выставленные требования, и которую поэтому лучше оставить совсем. К тому же, можно смело поручиться, что она вообще не понравилась бы им, что она всегда будет служить только для немногих людей и поэтому должна спокойно и скромно дожидаться тех немногих, чье необычное мышление найдет ее для себя желанной. Ибо даже оставляя в стороне подготовку и напряжение, которых она требует от своего читателя, кто же из образованных людей нашего времени, когда наука приблизилась к той прекрасной точке, где парадокс совершенно отождествляется с ложью, – кто же решится почти на каждой странице встречать мысли, прямо противоречащие тому, что он раз и навсегда признал окончательной истиной? И затем, как неприятно разочарованы были бы иные лица, не найдя здесь и речи о том, чего именно здесь, по их крайнему убеждению, и следовало бы искать, ибо образ их спекулятивного мышления совпадает с умозрением одного еще здравствующего великого философа, который написал поистине трогательные книги и имеет только одну маленькую слабость: все то, что он выучил и одобрил до пятнадцатого года своей жизни, он считает врожденными основными идеями человеческого духа. Кто бы вытерпел все это? И поэтому я опять советую отложить книгу в сторону.

Но я боюсь, что и этим не отделаюсь. Читатель, дошедший до предисловия, которое его отвергает, купил книгу за наличные деньги, и он спрашивает, как ему возместить убыток. Мое последнее средство защиты – это напомнить ему, что он властен, и не читая книги, сделать из нее то или другое употребление. Она, как и многие другие, может заполнить пустое место в его библиотеке, где, аккуратно переплетенная, несомненно будет иметь красивый вид. Или он может положить ее на туалетный или чайный столик своей ученой приятельницы. Или, наконец, – это самое лучшее, и я ему особенно это советую, – он может написать на нее рецензию.

А теперь, позволив себе шутку, для которой в нашей сплошь двусмысленной жизни едва ли может быть слишком серьезна какая бы то ни была страница, я с глубокой серьезностью посылаю в мир свою книгу в уповании, что рано или поздно она дойдет до тех, кому единственно и предназначалась. И я спокойно покоряюсь тому, что и ее в полной мере постигнет та же участь, которая в каждом познании, и тем более в самом важном, всегда выпадала на долю истины: ей суждено лишь краткое победное торжество между двумя долгими промежутками времени, когда ее отвергают как парадокс и когда ею пренебрегают как тривиальностью. И первый удел обыкновенно разделяет с ней ее зачинатель. Но жизнь коротка, а истина влияет далеко и живет долго: будем говорить истину.

Дрезден, август 1818 г.

Предисловие к первому изданию.

Три, предъявляемые к читателю этой книги требования, состоят в следующем:

1. прочесть книгу дважды, дабы яснее уловить главную идею и взаимосвязь всех частей.

До ознакомления с книгой прочесть введение к ней, написанное пятью годами ранее, “О четверояком корне достаточного основания”, дабы осознать, что этот закон есть основная форма, в которой всюду познаётся всегда обусловленный субъектом объект.

3. быть знакомым с главными произведениями Канта, служащими для этой книги исходным пунктом.

Предисловие ко второму изданию.

Следует обратиться к кантовским истокам и отвлечься от пустословной гегельянщины, которая заразила умы большинства профессоров философии.

Предисловие к третьему изданию.

Были сделаны добавления, общим числом 136 страниц.

Книга первая. МИР КАК ПРЕДСТАВЛЕНИЕ.

Первое размышление. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ, ПОДЧИНЁННОЕ ЗАКОНУ ОСНОВАНИЯ: ОБЪЕКТ ОПЫТА И НАУКИ. §§1-16

“Мир - моё представление”; - такова истина, которая имеет силу для каждого живого и познающего существа, хотя только человек может привести её в рефлективное, абстрактное сознание, тогда у него возникает философское мышление. Окружающий человека мир существует только как представление, то есть по отношению к другому, представляющему, который есть он сам. Эта априорная истина есть выражение всякого возможного и мыслимого опыта.

То, что всё познаёт и никем не познаётся есть субъект. Он есть общее, всегда предпосылаемое условие всего являющегося, всякого объекта, ибо только для субъекта есть всё, что есть. Таким субъектом каждый находит самого себя, поскольку он познаёт. Его тело - уже объект, хотя и первичный, непосредственный. Субъект никогда не пребывает в формах познания, во времени и пространстве, благодаря которым существует множественность, мы никогда его не познаем.

Итак, мир как представление имеет две существенные, неотделимые половины: объект (его форма - пространство и время, а посредством них - множественность) и субъект. Эти половины нераздельны для мысли, каждая из них обладает значением и бытием лишь посредством другой. Они непосредственно ограничивают друг друга, там где кончается объект, начинается субъект и наоборот.

Все наши представления делятся на интуитивные и абстрактные. Абстрактные представления - понятия, способность к их образованию - разум. Интуитивные представления образуются благодаря созерцанию, его формы - пространство, время и причинность. В отношении причинности могут находиться только объекты, но между субъектом и объектом не может существовать отношения причины к действию. Между субъектом и объектом нет вообще никакого отношения, они уже предшествуют в качестве первых условий всякому познанию. Поэтому спор о оеальности внешнего мира, спор между догматизмом и идеализмом, оказывается нелепым.

В этой первой книге мы рассматриваем всё лишь как представление, как объект для субъекта. Тело для нас - непосредственный объект, то представление, которое служит субъекту исходной точкой познания, доставляет ему первые данные. Но только рассудок делает возможным созерцание, ибо только для рассудка существует закон причинности, только он познаёт переход от действия к причине и от причины к действию. Рассудок имеет только одну функцию - непосредственное познание отношения причины к действию и созерцание, таким образом, действительного мира. Деятельность рассудка не рефлективна, он склонен обманываться видимостью (напр. палка, погружённая в воду, кажется согнутой), тогда на помощь ему приходит разум, который не созерцает, но знает. От непосредственного созерцания рассудка мы переходим к абстрактным дискурсивным понятиям разума, которые получают всё своё содержание только от созерцательного познания и в сооотнесении с ним. Способность к образованию абстрактных понятий, способность к рефлексии - единственное, что отличает человека от животных. Разум, как и рассудок, имеет одну функцию - образование понятия. Понятия можно только мыслить, но не созерцать, они не могут быть предметом опыта. Но они всё же находятся в необходимом отношении к созерцаниям, без которых они были бы ничем, это отношение составляет всю их сущность и бытие. Понятия поэтому уместно назвать представлениями представлений. Понятия могут быть абстрактными и конкретными в зависимости от непосредственности их отношения к созерцаниям. Абстрактные: добродетель, исследование, начало; конкретные: лошадь, камень, человек. (далее речь долго идёт о соотношении понятий с использованием кругов Эйлера).

Как же достигается достоверность, как обосновываются суждения? Совершенно чистое познание разума существует только в четырёх законах: тождества, противоречия, исключённого третьего и достаточного основания. Логика может считаться наукой чистого разума, во всех остальных науках разум получает содержание из созерцательных представлений. Знание - абстрактное сознание, фиксирование в понятиях разума того, что познано иным образом. Содержание наук - это отношение явлений мира друг к другу по закону основания. Выявление этого отношения называется объяснением. Именно то, что науки кладут в основу своих объяснений, составляет подлинную проблему философии, которая начинается там, где кончаются науки. Философия есть самое общее знание и её положения не могут быть выведены из другого, более общего знания. Философия должна быть абстрактным выражением сущности всего мира как в целом, так и во всех его частях.

Разум основывается на данных рассудка и имеет воспроизводящую и сохраняющую, а не самопорождающую природу, поэтому практический разум, в зависимости от воспринятой максимы, может соединяться как с добром, так и со злом. (страдание всегда возникает из несоответствия того, что мы требуем, и того, что нам даётся).

Книга вторая. МИР КАК ВОЛЯ.

Первое размышление. ОБЪЕКТИВАЦИЯ ВОЛИ. §§17-29.

Теперь нам особенно важно прояснить содержание созерцательного представления, без которого, как уже было выяснено, невозможно ни одно абстрактное понятие. Действительно ли мир есть не что иное как представление, не является ли он тогда призрачным миражом, недостойным нашего внимания, или же он ещё нечто другое помимо этого? Этот искомый смысл мира никогда не был бы достигнут, если бы исследователь был только познающим субъектом, но ведь он и сам коренится в этом мире в качестве индивида, то есть его познание полностью опосредовано его телом. Субъекту познания его тело дано двумя совершенно разными способами: прежде всего как представление в созерцании рассудка, как объект среди объектов, подчинённый их законам; но вместе с тем и иным образом - как воля. Каждый истинный акт его воли есть неминуемо и движение его тела - акт воли и действие тела - не два различных состояния, связанных отношением причины и действия, они одно и то же, только данное двумя различными способами: в созерцании для рассудка и непосредственным. Действие тела есть объективированный, то есть вступивший в созерцание, акт воли. Воление и действие различны только в рефлексии, в действительности они составляют одно. Знание, которое у меня есть о моей воле, неотделимо от знания о моём теле. Я познаю мою волю не как единство, а только в отдельных актах, действиях моего тела. Без тела я не могу представить себе мою волю. Знание о сущности и действиях нашего собственного тела является для нас ключом к пониманию сущности каждого явления в природе, поэтому мы признаём, что они также суть представления и, по своей внутренней сущности, воля. Никакой другой вид бытия или реальности мы не можем приписать телесному миру, ибо кроме воли и представления мы ничего не знаем.

Акты воли, проявляющиеся в действиях тела, имеют своё основание вне себя, в мотивах. Но эти мотивы определяют только то, что я хочу в это время, на этом месте, при этих обстоятельствах, но не то что я вообще хочу, то есть не определяют максиму воли. Поэтому воление не может быть объяснено из мотивов, они служат лишь поводом, по которому воля себя обнаруживает, сама же воля находится вне законов мотивации. Воля проявляется не только в продуманных действиях человека, в инстинктах живых существ, но и в слепой силе неживой природы, в космических законах; различие при этом заключается лишь в степени проявления и не касается самого проявляющегося. Вещь в себе - только воля, объектностью которой служит всякое представление. Воля не может стать объектом для субъекта, она совершенно свободна от своего явления, а соответственно и от пространства, времени и причинности. Воля безосновна, и этому не противоречит тот факт, что действия человека не свободны, ведь индивид есть не воля, а лишь явление воли и в качестве такового уже детерминирован. Воля не знает множества, она едина, поэтому множество вещей в пространстве и времени, которые в своей совокупности составляют объектность воли, её саму не затрагивает, она остаётся неделимой. Не может быть меньшая часть воли в камне и большая в человеке, так как отношение части и целого принадлежит исключительно пространству и теряет свой смысл как только мы отказываемся от этой формы созерцания.

Низшие ступени объективации воли - наиболее общие силы природы, являющие себя в материи, это твёрдость, текучесть, электричество, магнетизм и. т. п. На высших ступенях объективации воли мы обнаруживаем значительные проявления индивидуальности человеческих характеров. Мотивы определяют не характер человека, а лишь проявление его характера, действия, внешний облик его жизни, а не её внутреннее значение и содержание. (Почему один человек зол, а другой добр, не зависит от мотивов и внешнего воздействия и необъяснимо, но проявляет ли злой человек свою злобу в мелочных проделках или в угнетении целых народов - это зависит от обстоятельств).

Все проявления воли постоянно борются друг с другом, мы это можем обнаружить в материи как силу отталкивания и притяжения, в растительном и животном мире как постоянную борьбу между видами и отдельными особями, в человеческом сообществе как соперничество во всех его формах. Эта борьба не касается самой единой воли, а служит только способом объективации.

Познание, созерцательное и разумное, также относится к высшим ступеням объективации воли, выступает средством для сохранения индивида и рода. Воля там, где её озаряет познание, всегда знает, чего она хочет теперь, здесь, но никогда не знает, чего она хочет вообще; каждый отдельный акт имеет цель, но общее воление её не имеет. Единственное самопознание воли в целом - это представление в целом, весь созерцаемый мир.

Книга третья. О МИРЕ КАК ПРЕДСТАВЛЕНИИ.

Второе размышление. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ, НЕЗАВИСИМОЕ ОТ ЗАКОНА ОСНОВАНИЯ: ПЛАТОНОВСКАЯ ИДЕЯ: ОБЪЕКТ ИСКУССТВА.

§§30-52.

Кантовская вещь в себе и платоновская идея оказываются ни чем иным как волей, что показывает предыдущее рассмотрение. Время, пространство и причинность - такие свойства нашего интеллекта, в силу которых единое представляется нам множеством однородных, постоянно вновь возникающих и гибнущих существ в бесконечной последовательности. Поскольку мы в качестве индивидов не имеем другого познания, кроме подчинённого закону основания, а эта форма познания исключает познание идей, то к этой форме познания можно подняться лишь благодаря происходящему в субъекте изменению - субъект, познавая идею, уже не индивид. Этот переход от обычного познания отдельных вещей к познанию идеи возможен лишь в виде исключения, когда субъект перестаёт следить, согласно закону основания, за отношениями, а растворяется в устойчивом созерцании предстоящего объекта вне его связи с другими объектами. Когда мы отдаёмся всей мощью нашего духа созерцанию, то мы полностью теряемся в предмете созерцания, будь то пейзаж, дерево, скала, мы уже не можем отделить созерцающего от созерцания, они сливаются в единое целое. Познаётся уже не отдельная вещь как таковая, а идея, вечная форма, непосредственная объектность воли на данной ступени, а познающий уже не индивид, а чистый субъект познания. Это познание - искусство, творение гения. Оно воспроизводит постигнутые чистым созерцанием вечные идеи, существенное и постоянное во всех явлениях мира, в зависимости от материала, в котором оно это воспроизводит это избразительное искусство, поэзия или музыка. Искусство - способ созерцания вещей независимо от закона основания. Способность познавать независимо от закноа основания должна быть присуща всем обычным людям в различной степени, иначе мы не могли бы наслаждаться произведениями искусства, созданными избранными гениями. Преимущество гения состоит только в более высокой степени и большей длительности такого способа познания, что позволяет ему сохранить познанное в своём творении. Для подобного созерцания необходимо преобладание познания над волением, следует забыть о страдании, о неудовлетворённости, из которого только и происходит воление как стремление избавиться от страдания, и полностью раствориться в созерцании. Поэтому крайне значительна та доля, которая принадлежит в эстетическом наслаждении освобождению познания от служения воле, забвению своего Я как индивида и возвышению сознания до чистого и независимого субъекта познания. Подобное созерцание можно назвать возвышенным, противоположность ему - прелестное, наслаждение прекрасным как развлечением, удовлетворение стремления своей воли. (Напр. , натюрморты нидерландских художников, возбуждающие аппетит своим обманчивым сходством с настоящими фруктами).

Зодчество. Материя как таковая не может быть выражением идеи. Зодчество доводит до ясной созерцаемости некоторые из тех идей, которые представляют собой самые низкие ступени объектности воли, именно тяжесть, сцепление, косность, твёрдость и. т. п.

Живопись. Живопись изображает в своей созерцательности идею, в которой воля достигает высшей степени своей объективации. Степень созерцаемой идеи зависит от тематики живописи: изображение растений, животных и, наконец, человека, историческая живопись. Нельзя одобрить искусство, которое намеренно предназначено для выражения некоего понятия - аллегорию, ибо идея в искусстве должна непосредственно выражать себя, не нуждаясь в иных посредниках.

Поэзия. И её цель - открывать созерцание идей, хотя слова и передают лишь абстрактные понятия, тем не менее очевидно намерение заставить слушателя созерцать в этих словах идеи жизни, что возможно только при помощи его собственной фантазии. Совершенно особое вспомогательное свойство поэзии - ритм и рифма.

Музыка. Точка соприкосновения музыки с миром, который она изображает, таится очень глубоко. Музыка - такая же непосредственная объективация и отражение всей воли, как и сам мир, как идеи, явление которых во множественности составляет мир отдельных вещей. Музыка, в отличие от других искусств не отражение идей, а отражение самой воли, поэтому действие музыки значительно сильнее действия других искусств, они говорят только о тени, она же - о существе. Низкие тона гармони, бас, - низшие ступени объективации воли, неорганическая природа. Голоса, близкие к басу - растительное и животное царства. Верхний, ведущий мелодию голос - высшая ступень объективации воли - осмысленная жизнь человека.

Книга четвёртая. О МИРЕ КАК ВОЛЕ.

Второе размышление. ПРИ ДОСТИГНУТОМ САМОПОЗНАНИИ УТВЕРЖДЕНИЕ И ОТРИЦАНИЕ ВОЛИ К ЖИЗНИ. §§53-71.

В последней части нашего исследования речь пойдёт о человеческих поступках. Мы не будем говорить о безусловном долженствовании и о законе свободы, поскольку это явное противоречие - называть волю свободной и в то же время предписывать ей законы, по которым она должна желать. Мы стремимся лишь к тому, чтобы истолковать и объяснить чел. деятельность как раньше мы стремились истолковать другие явления мира.

В мире как представлении перед волей возникло зеркало, в котором она узнаёт себя со всё возрастающей степенью отчётливости и полноты, высшая из которых есть человек, но завершённое своё выражение его сущность получает лишь в связном ряде его действий, сознательное единение которых делает возможным разум. Жизнь есть объектность воли, неотделимая от неё, пока есть воля, будет и жизнь, и мир. Правда индивид возникает и гибнет, но индивид - только явление, подчинённое закону основания, жизнь же продолжается. Жизнь есть не что иное, как постоянное изменение материи прри прочной устойчивости формы: именно это и есть преходящесть индивидов при неизменности рода. Смерть - это сон, в котором индивидуальность забывается; всё остальное вновь пробуждается, вернее, остальное и не впадало в сон.

Форма проявления воли - лишь настоящее, но не будущее и прошлое, которые находятся только в познании. Каждый человек преходящ только как явление, а как вещь в себе, воля, безвременен, бесконечен. В смерти мы боимся не страданий, ибо они стоят по сю сторону смерти, а уничтожения индивидуальности.

Воля свободна; это понятие свободы негативно, ибо оно означает только отрицание необходимости. Здесь проявляется истинная диалектика: каждая вещь как объект, представление, несомненно необходима, но как воля она свободна. Как каждая вещь в природе имеет свои силы и качества, человек имеет свой характер, в соответствии с которым мотивы с необходимостью вызывают его поступки. Личность никогда не свободна, поскольку она имеет форму объекта и подчиняется закону основания. Решение собственной воли не детерминировано лишь для её зрителя, то есть для собственного интеллекта, для субъекта познания, само же по себе и объективно решение при каждом выборе детерминировано и необходимо. Поэтому познающему интеллекту лишь кажется, что при данном выборе возможны два противоположных решения; при данном характере и данных мотивах возможно лишь одно необходимое решение. При одинаковых обстоятельствах человек не может действовать так или иначе, ибо для этого должна измениться его воля.

Жизнь по существу всегда есть страдание. Существование человека есть вечное низвержение настоящего в мёртвое прошедшее, вечное умирание, жизнь нашего тела есть постоянно задерживаемая смерть, деятельность наешго духа есть постоянно отодвигаемая скука. Жизнь большинства людей - только постоянная борьба за существование, сопровождаемая уверенностью в том, что она в конце концов будет потеряна. Желание есть по своей природе страдание, достижение скоро порождает пресыщение, желание скоро принимает новую форму. Беспрестанные усилия устранить страдание приводят лишь к тому, что оно меняет свой облик. Счастье всегда негативно, а не позитивно по своей природе - оно есть временное устранение страдания, поскольку сущность человека - воля - есть стремление без цели и без конца.

Первое простое утверждение воли к жизни есть утверждение собственного тела вплоть до отрицания той же воли, проявляющейся в другом индивиде. Индивид уничтодает или увечит чужое тело, или заставляет силы чужого тела служить своей воле. Это спокон века ясно сознавалось и обозначалось словом не-право, которое совершается либо насилием, либо хитростью. (Временное, светское, правосудие направлено лишь на настоящее и уступает в силе правосудию вечному.)

Следует определить такие понятия как добро и зло, хорошее и плохое. Хорошее обозначает соответствие объекта какому-либо определённому стремлению воли. Хорошим мы называем всё, что именно таково, как мы желаем. Поэтому всякое добро относительно, ибо его сущность только в отношении к жаждущей воле. Таким образом, абсолютное благо - противоречие, так как конечное удовлетворение воли немыслимо. Поэтому посредством морали и абстрактного познания не может быть создана истинная добродетель, она должна возникнуть из интуитивного познания, которое видит в чужом существе то же существо, что находится в нём самом, то есть волю. Добродетельный человек - человек, сознающий, что все индивиды, как и он сам, есть проявление одной и той же воли; таковое сознание необходимо умаляет в нём эгоизм, и осуществление своих и чужих желаний становится для него одинаково равноправным. Из этого же источника возникает и отрицание воли к жизни. Тот, кто прозревает волю как целое, объемлющее всех индивидов, видит себя сразу во всех местах, его воля изменяется, она уже не утверждает больше свою, отражющуюся в явлении, сущность, она отрицает её. Человек перестаёт что-либо хотеть, остерегается привязывать свою волю к чему-нибудь, стремится утвердить в себе величайшее равнодушие ко всем вещам. Примеры этому: буддийские и христианские аскеты. Они заняты постоянной борьбой на пути сокрушения воли посредством отказа от приятного и стремления к неприятному, добровольного покаяния и самоистязания. Этого можно достичь двумя путями: теоретическим познанием страдания и непосредственным испытыванием страдания. (Самоубийство, напротив, есть не отрицание воли к жизни, а её решительное утверждение: самоубийца любит жизнь, он недоволен только условиями, при которых она ему дана, поэтому он отказывается не от воли к жизни, а от самой жизни, уничтожая её единичное проявление.)

Вместе с этим свободным отрицанием, отказом от воли, упраздняются и все её явления, все ступени объектности, простанство и время, субъект и объект. Нет воли, нет представления, нет мира. Перед нами остаётся только ничто. Для тех немногих, чья воля пришла к отрицанию себя, этот наш столь реальный мир - ничто.

Артур Шопенгауэр: Мир как воля и представление

Шопенгауэр родился в канун Великой французской революции в Данциге, в интеллигентной семье (его отец-коммерсант был по взглядам вольтерьянцем, а мать писала популярные романы). В детстве мальчик вместе с семьей часто ездил в Европу, главным образом во Францию, где прожил два года (в Гавре).

В 1805 году отец умер. Юноша смог поступить в университет только после того, как получил свою часть отцовского наследства. В дальнейшем наследство позволит ему прожить всю жизнь, не заботясь о пропитании. Вначале Шопенгауэр занялся было в Гёттингенском университете медициной, но уже в начале второго семестра перешел на философский факультет. Слушая курс лекций Готлоба Эрнста Шульце, юноша открыл для себя философские системы Платона и Канта. Затем он отправился в Берлин, где познакомился с Фихте, которым глубоко восхищался поначалу и столь же глубоко презирал впоследствии. Диссертацию О четверояком корне закона достаточного основания, за которую Шопенгауэр получил степень доктора Иенского университета (1813), высоко оценил Гете, ставший с тех пор другом молодого философа. Эту работу Шопенгауэр позже включил в первое издание книги Мир как воля и представление в качестве вступления. Под влиянием Гёте он написал эссе О зрении и цветах (1816).

В 1814 году Шопенгауэр познакомился с буддизмом. Это учение, а также философия Канта оказали глубокое влияние на главный труд философа Мир как воля и представление, опубликованный в 1818 году и дополненный в 1844 и 1859 годах. Вопреки ожиданиям автора, читатели не пришли в восторг от его книги. Не встретила особого энтузиазма у слушателей и попытка Шопенгауэра преподавать в Берлинском университете, и разочарованный философ оставляет преподавание и полностью посвящает себя науке.

В 1836 году Шопенгауэр публикует трактат Воля в природе, встреченный публикой не лучше, чем первая его работа. Затем выходит книга О свободе воли (1838). Молчание, с которым встречены его сочинения, убеждает Шопенгауэра, что он стал жертвой заговора, организованного «философами-профессорами» против теорий, несовместимых с официальной философией. Он вступает в ожесточенную полемику с этими «министерскими лакеями».

После выхода в свет в 1844 году второго издания книги Мир как воля и представление с добавлением ряда приложений труды философа понемногу начинают вызывать интерес у читателей. И лишь перед самой смертью Шопенгауэр наконец приобретает широкую известность благодаря своему первому ученику Юлиусу Фрауэнштедту, опубликовавшему в 1854 году книгу Письма о философии Шопенгауэра.

Третье издание Мира как воли и представления с новыми дополнениями вышло в 1859 году.

Вся книга Мир как воля и представление посвящена исследованию одного-единственного тезиса, содержащегося в ее названии. Все остальные работы Шопенгауэра по сути также представляют собой лишь дополнения и новые подтверждения справедливости все того же тезиса.

Предисловие

Автор поясняет, что материал работы излагается систематически, с целью облегчения его усвоения, но должен функционировать как целостный организм, то есть как единая мысль. «В зависимости от того, с какой стороны рассматривать эту единую мысль, она оказывается тем, что называли метафизикой, тем, что называли этикой, и тем, что называли эстетикой. Иона в самом деле должна быть всем этим, если она действительно то, чем, как уже было указано, я ее считаю». (Предисловие к первому изданию.)

В отличие от архитектонической системы, предполагающей порядок, книга должна быть «единственной мыслью».

Она «должна сохранять полное единство. Если она тем не менее может быть для ясности усвоения разделена на части, то связь этих частей должна быть органической, т. е. такой, где каждая часть так же поддерживает целое, как целое поддерживает ее, где ни одна из частей не есть ни первая, ни последняя, где мысль в целом обретает посредством каждой части большую ясность и даже наименьшая часть не может быть вполне понята, если предварительно не понято целое». (Предисловие к первому изданию.)

Таким образом, Шопенгауэр сожалеет о несогласованности между формой и содержанием своего труда. Книга построена не на принципе логического продвижения вперед, а на основе фундаментальной интуиции, и об этом не следует забывать при ее чтении.

Ко второму изданию книги Шопенгауэр добавил в качестве нового введения к своей работе приложение «Критика кантовской философии». Здесь фундаментальная интуиция философа представлена в другой манере. Это приложение состоит из 49 глав, то есть по объему не уступает основному тексту.

Как поясняет Шопенгауэр, для того, чтобы понять его книгу, следует предварительно изучить три источника: сочинения Платона, Канта и индуистскую философию, изложенную в Упанишадах, — произведении, которое немцы еще только открывают для себя. Оно представляет собой «наиболее реальное преимущество этого века над предыдущим, поскольку, по моему мнению, влияние литературы санскрита на наше время будет не менее глубоким, чем в XV веке было возрождение греческой литературы». (Предисловие.)

Книга первая: Мир как представление

Первое размышление: представление, подчиненное закону основания; объект опыта и науки

Первая книга начинается с утверждения: Мир — мое представление. Шопенгауэр считает, что эта истина справедлива для всех живых существ, но лишь человек может привнести ее в сознание. Эта концепция мира как осознанного представления о мире есть отправная точка философского духа.

Я могу быть уверен единственно только в том, что «не знаю ни Солнца, ни Земли, а знаю только глаз, который видит это Солнце, руку, которая осязает Землю…» Иначе говоря, человек знает, что «окружающий его мир существует только как представление, т. е. по отношению к другому, к представляющему, который есть он сам». Это представление о мире выражает все виды любого возможного и мыслимого в мире опыта. Речь идет о понятии более общем, чем понятия времени, пространства и причинности.

«Если каждая из этих форм, которые мы постигли как отдельные виды закона основания, имеет значение лишь для отдельного класса представлений, то, напротив, распадение на объект и субъект служит общей формой для всех этих классов, той формой, в которой вообще только возможно и мыслимо любое представление, каким бы оно ни было — абстрактным или интуитивным, чистым или эмпирическим».

Согласно Шопенгауэру, «…все, существующее для познания, следовательно, весь этот мир, — лишь объект по отношению к субъекту, созерцание созерцающего, одним словом, представление». Этот закон относится не только к настоящему, но и к прошедшему и будущему. Познание проходит через взгляд, которым субъект смотрит на мир.

Каков же этот субъект?

«То, что все познает и никем не познается, есть субъект. Он, следовательно, носитель мира, общее, всегда предпосылаемое условие всего являющегося, всякого объекта; ибо только для субъекта есть все, что есть. Таким субъектом каждый находит самого себя, но лишь поскольку он познает, а не поскольку он объект познания. Объект — уже его тело, которое мы поэтому, с этой точки зрения, называем представлением. Ибо тело — объект среди объектов и подчинено законам объектов, хотя оно — непосредственный объект».

Как и всякий объект созерцания, тело (автор подробно разбирает его свойства как объекта особого опосредования) действительно подчиняется формальным условиям мысли, времени и пространства. Это порождает множественность в представлениях: Шопенгауэр различает интуитивные представления, условиями которых являются время, пространство и причинность (интуитивный разум) и абстрактные представления, или понятия (рассудок). Общее у них то, что представление есть встреча субъекта и объекта.

Для Шопенгауэра материя есть причинность, также, как и закон опыта. В этом смысле всякая интуиция является интеллектуальной и «абсолютная истина состоит в прямой или непрямой связи с ней». Шопенгауэр связывает свою философию с трансцендентальным идеализмом Канта, считая, что доводит его критику до логического завершения.

Книга вторая: Мир как воля

Первое размышление: объективация воли

Если я признаю, что мир есть мое представление, то следует признать и то, что «мир есть моя воля». Воля открывается внутренним опытом моего тела, отличным от самого тела, которое есть лишь один из многих объектов представления. Мое тело, в котором я существую в мире, проявляется как тождественное мне, субъекту познания. Это расширенное толкование понятия воли предполагает, что она — не только психологическое качество человека.

«Каждый истинный акт его воли сразу же и неминуемо есть движение его тепа; он не может действительно желать этот акт, не воспринимая одновременно, что этот акт являет себя как движение тела. Действие тела — не что иное, как объективированный, то есть вступивший в созерцание акт воли… Все тело — не что иное, как объективированная, то есть ставшая представлением, воля; воля — познание тела a priori, а тело — познание воли a posteriori».

«Познающий субъект именно благодаря этому особому отношению к собственному телу, которое вне этого отношения для него только представление, подобно всем другим, есть индивид».

Шопенгауэр настаивает на примате бессознательной воли над сознательным интеллектом: «Воля есть сущность человека, а интеллект — ее проявление». Воля, определяемая рационально, есть не что иное, как высшая степень, расцвет воли, являющейся сущностью всех живых тел в лестнице животных тел, более того, ее следует признать сущностью даже сырой материи. Единая в самой себе, эта воля объективируется в природе, начиная от элементарной физической силы и кончая жизненной силой. Но в этом не следует видеть никакого плана, который свидетельствовал бы о божественном разуме: воля утверждается абсурдно, не имея ни причины, ни цели.

Для Шопенгауэра вещь в себе остается непознаваемой: термин «воля», обозначающий феномен, наиболее близко нам знакомый, позволяет лишь мыслить о ней в ее «объективности». Но «воля как вещь в себе полностью отличается от своего явления и совершенно свободна от всех его форм, которые она принимает только в своем проявлении».

Или, в другой формулировке:

«Воля там, где ее озаряет познание, всегда знает, чего она хочет теперь, чего она хочет здесь, но никогда не знает, чего она хочет вообще; каждый отдельный акт имеет цель, но общее воление ее не имеет. Единственное самопознание воли в целом — это представление в целом, весь созерцаемый мир. Он — ее объектность, ее откровение, ее зеркало».

Книга третья: О мире как представлении

Второе размышление: представление, независимое от закона основания. Платоновская идея. Объект искусства

Различные проявления единой воли, степени ее объективации, природные силы, виды животных, человеческие индивидуальности следует отождествить с «идеями» Платона или «вещью в себе» Канта, рассматриваемыми как формы, находящиеся вне пространства и времени, а значит, независимые от принципов разума:

«Время, пространство и причинность — такие свойства нашего интеллекта, в силу которых единое, собственно, Имеющееся существо каждого рода, представляется нам множеством однородных, постоянно вновь возникающих и гибнущих существ в бесконечной последовательности. Восприятие вещей посредством такого устройства нашего интеллекта и соответственно ему — восприятие имманентное; напротив, то, которое осознает, как происходит это восприятие, — трансцендентальное. Его достигают in abstracto посредством критики чистого разума, ноге виде исключения оно может возникнуть и интуитивно».

Так происходит в эстетическом опыте, который рассматривается в третьей книге. В этом виде опыта каждый человек способен подняться до незаинтересованного созерцания идей.

Созерцание приостанавливает, по крайней мере временно, примат воли к жизни. Эстетическое наслаждение порождается упражнением способности к познанию, освобожденной от обслуживания воли и ставшей созерцанием чистого объекта чистым субъектом:

«Возможный переход от обычного познания отдельных вещей к познанию идеи происходит внезапно, когда познание вырывается из служения воле, и субъект именно вследствие этого перестает быть только индивидуальным и есть теперь чистый, безвольный субъект познания, который уже не следит, согласно закону основания, за отношениями, а покоится и растворяется в устойчивом созерцании предстоящего Факта вне его связи с какими-либо другими объектами».

И далее: «Индивид как таковой познает только отдельные вещи; чистый субъект познания — только идеи». Познание в созерцании дает доступ к идеям, тогда как дискурсивное, или абстрактное, познание руководимо принципом разума. Эти два вида познания диаметрально противоположны.

Художник обладает исключительной способностью к созерцанию; его гений представляет собой своего рода избыток этой способности, родственной безумию.

«Редко встречается соединение подлинной гениальности с преобладающей разумностью; напротив, гениальные индивиды часто подвержены сильным аффектам и действию неразумных страстей. Весьма энергичное воздействие [созерцания] настолько превосходит бесцветные понятия, что уже не они, а это воздействие влечет за собой поступки, которые именно поэтому и становятся неразумными. Они в разговоре думают не столько о человеке, с которым они беседуют, сколько о предмете беседы, который живо преподносится им. Гениальность и безумие имеют точку соприкосновения, в которой они близки друг другу и даже переходят друг в друга».

Гений освобождается от власти принципа разума. Он познает Идеи и сам становится, «познавая их, коррелятом идеи, следовательно, уже не индивидом, а чистым субъектом познания». Но, добавляет Шопенгауэр, все люди способны пережить этот опыт, во всяком случае до определенной степени, «в противном случае они не смогли бы наслаждаться произведениями искусства». Чувство прекрасного и возвышенного предполагает наличие этой способности. Гений идет дальше в познании этого рода, поскольку он способен, восприняв Идею, преобразовать ее, сделать видимой в своей работе: «Художественное произведение — лишь средство облегчить познание идеи». Художник познает уже не действительность, а лишь идею. Он стремится воспроизвести в своем произведении лишь чистую идею. Он отличает ее от действительности:

«Художник, который познал только идею, вне действительное-ти, воспроизводит в своем творении чистую идею, выделяет ее из действительности, устраняя все мешающие этому случайности. Художник заставляет нас смотреть на мир его глазами. То, что его глаза таковы, что он познает сущность вещей вне всех их отношений, — это дар, которым обладает гений, врожденная способность».

В эстетическом созерцании соединяются, таким образом, с одной стороны, познание объекта как идеи, а с другой — сознание того, кто познает, то есть чистого познающего субъекта.

Когда человек руководствуется в жизни лишь волей, он испытывает потребности и желания, которые никогда не удовлетворяются. Но познание идеи:

«это как чистое созерцание, как способность раствориться в созерцании, потеряться в объекте, забыть об индивидуальности, как отказ от способа познания, следующего закону основания и постигающего только отношения… Субъект и объект уже находятся вне потока времени и всех других отношений».

Затем Шопенгауэр развивает эту концепцию, иллюстрируя ее примерами, взятыми из различных жанров искусств. Он показывает природу чувства возвышенного, а затем чувства прекрасного:

«Называя предмет прекрасным, мы выражаем этим, что он — объект нашего эстетического созерцания; это имеет двоякое значение: с одной стороны, что видение этого предмета делает нас объективными, то есть что, созерцая его, мы сознаем себя уже не индивидом, а чистым, свободным от воли субъектом познания; с другой — что мы познаем в предмете не отдельную вещь, а идею».

Шопенгауэр рассматривает различные виды изящных искусств, показывая их специфические связи с эстетическим наслаждением: архитектуру, скульптуру, живопись…

«…Объект искусства, изображение которого — цель художника и познание которого, следовательно, должно предшествовать его творению, как зародыш и источник, есть идея.» И далее: «Идея вполне созерцательна и, хотя представляет бесконечное множество отдельных вещей, вполне определенна»,

Хотя в поэзии слова «непосредственно передают лишь абстрактные понятия, тем не менее очевидно намерение заставить слушателя созерцать в этих словах, представляющих понятия, идеи жизни». Шопенгауэр ставит автобиографию выше грандиозных исторических эпопей, в которых не находится места описаниям психологии. Идею легче отразить в биографическом произведении. Высшая форма поэзии — трагедия как выражение человеческой судьбы.

Музыка имеет еще большее значение, поскольку она выражает не идеи, а непосредственно саму волю к жизни:

«Музыка, обходя идеи и будучи независима также от явленного мира, полностью этот мир игнорирует… Музыка — такая же непосредственная объективация и отражение всей воли, как и сам мир, как идеи, явление которых во множественности составляет мир отдельных вещей. Следовательно, музыка в отличие от других искусств — отнюдь не отражение идей, а отражение самой воли, объектностью которой служат и идеи…»

Эта часть завершается заключением, в котором Шопенгауэр описывает восторг художника при созерцании воли в ее объективации.

Книга четвертая: О мире как воле

Второе размышление: при достигнутом самопознании утверждение и отрицание воли к жизни

В этой книге излагается философия «практической жизни». Но автор не выдвигает никакого нравственного императива:

«Философия всегда носит теоретический характер, так как, каким бы ни был непосредственный предмет ее исследования, ей свойственно только рассматривать и изучать, а не предписывать».

«Добродетели не учат так же, как не учат гениальности. Для добродетели понятие столь же бесплодно, как для искусства, и может служить лишь орудием».

Шопенгауэр отличается некоторым пессимизмом. В свете метафизики воли человеческий опыт открывает нам, что основу всякой жизни составляет страдание: «…Постоянное страдание есть существенное свойство жизни», или еще:

«Жизнь — это море, полное рифов и водоворотов; человек в силу осторожности и благоразумия их избегает и все же знает, что, даже если ему благодаря своим энергии и умению удастся проскользнуть меж ними, он все равно будет постепенно продвигаться к великому, полному, неизбежному и непоправимому кораблекрушению; что он идет курсом но направлению к собственной гибели, к смерти».

Шопенгауэр приводит множество примеров страдания: тщетность желаний, без конца появляющихся вновь и вновь, скука как основное человеческое чувство. По мнению философа, на уровне индивида утверждение воли к жизни выражается прежде всего в эгоизме и несправедливости. Эгоизм, просвещенный разумом, может подняться над несправедливостью и создать государство и право. Но понятие безусловного долга внутренне противоречиво, и добродетель может основываться лишь на созерцании идентичности воли во мне и в другом, на сострадании. Выйдя за рамки справедливости и сострадания и придя к наивысшему осознанию самой себя, воля самоуничтожается. Когда остается лишь знание, воля исчезает. Самоотрицание воли происходит не в акте самоубийства, — в нем все еще проявляется воля к жизни, — но в аскетизме. Хотя Шопенгауэр и атеист, но проблемы святости, освящения страданием, блаженства смерти все же ему близки. Единственным актом свободной воли может быть лишь освобождение от мира явлений. Здесь очевидно влияние индуизма, заметное место в котором занимает понятие нирваны. Книга завершается размышлением о том состоянии, в котором человек доходит до полного отрицания собственной воли (экстаз, наслаждение, озарение, единение с Богом) и Идею которого невозможно передать другому:

«То, что остается после полного устранения воли для всех тех, кто еще преисполнен ею, в самом деле ничто. Но и наоборот: для тех, чья воля обратилась и пришла к отрицанию себя, этот наш столь реальный мир со всеми его солнцами и млечными путями — ничто».

Артур Шопенгауэр, сын данцигского банкира и весьма известной в Германии писательницы Иоганны Шопенгауэр, родился в 1788 г., воспитывался на философских факультетах Геттинтена (1809 – 1811) и Берлина (1811 – 1813), состоял в этой столице в качестве приват-доцента с 1820 по 1831 год. С этого года отказался от всяких попыток преподавательской деятельности и провел остальную жизнь во Франкфурте-на-Майне, где и умер в 1860 году. Сочинения, принесшие известность Шопенгауэру: 1) Его докторская диссертация, O четверояком корне начала достаточного основания , 2) «Мир как воля и представление », 3) «О воле в природе », 4) «Две основные проблемы этики ». Как слушатель в Геттингене профессора Шульце (скептика-кантианца, автора сочинения об античном скептическом философе Энесидеме) и Фихте в Берлине, он предавался преимущественно изучению Канта , Платона и того, что возникающий ориентализм открыл Европе относительно Будды Шакьямуни и буддизма . Основным своим положением, что воля есть абсолютное, Шопенгауэр обязан Канту и Фихте, теорией идей или ступенями волевого феномена – Платону, своим пессимистическим направлением и учением об отрицании воли (nirvana) – буддизму.

Артур Шопенгауэр. Фото 1859

Главное сочинение Шопенгауэра «Мир как воля и представление» начинает с воздаяния заслуг кантовскому критицизму . Утверждая вместе с Кантом, что мир есть мое представление (die Welt ist meine Vorstellung), он, однако, не отрицает реальности мира, но различает мир в себе, независимый от моих чувств и разума, и мир, каким я его вижу и познаю, т. е. мир феноменальный.

Мир феноменальный, пишет Шопенагауэр, есть мое представление, моя идея, продукт моей умственной организации, так что если бы я был иначе организован, мир был бы иным, или, по крайней мере, казался бы мне иным, состоял бы (для меня ) из других феноменов. Как реальность , он существует независимо от меня, но как объект чувств и разума, одним словом, как феномен , он зависит от субъекта , его воспринимающего и определяющего соответственно своей организации. Он есть вещь совершенно относительная, которую устанавливает Я, мысль и её априорные условия.

Но, с другой стороны, отмечает Шопенгауэр, сознание громко провозглашает, что за этим феноменальным миром, продуктом нашей организации, находится высшая реальность, независимая от нас, абсолютное, вещь в себе . Кант признает и допускает вещь в себе, но, давая нам ее одной рукой, он ее отнимает другой, отрицая за разумом право, применить к этой вещи какую-либо из своих категорий, признавая разум неспособным ее познать, ограничивая область познаваемого одним лишь миром феноменальным, то есть, в конце концов, мыслящим субъектом; ибо феномен есть моя мысль, и только моя мысль. Конечно, субъект не может выйти из самого себя, отождествиться с тем, что отлично от него, воспринять вещи, такими, каковы они в себе самих. Но не менее верно и то, что существование мира налагается на наше сознание непреодолимым образом. Верно, далее, то, что представление, которое; мы имеем о себе самом, дает вам, по, крайней мере, образ того, что такое вещи, отличные от нас самих. Конечно, я не мог бы ничего знать о существе объектов, если бы я был исключительно, субъектом, но в акте самосознания я одновременно выступаю и субъектом, и объектом моей мысли, подобно тому, как я представляю объект мысли других. Я сознаю себя объектом в числе прочих объектов. Таким способом отчасти заполняется пропасть, вырытая критицизмом между мыслящим субъектом и самими вещами. Предложение: «Я (субъект) есмь объект» – можно обратить следующим образом: весьма вероятно (Шопенгауэр, ученик скептика Шульце, не претендует на абсолютное знание), что объект (все объекты, весь объективный мир) есть то же, что и я: сущность его аналогична с моей сущностью.

Эту аналогию всех существ, которую утверждал догматизм в учении Лейбница , мы должны признать даже с точки зрения кантовского критицизма. Даже оставаясь кантианцами, мы имеем право судить о вещах по тому, что мынаходим в себе. По мнению, которое выражает Шопенгауэр в «Мире как воля и представление», нужно только, верно определить то, что, в нас действительно существенное, первоначальное, основное. По мнению Декарта , Спинозы , Лейбница, Гегеля и всех рационалистов , это существенное – мысль , интеллект. Лейбниц отсюда заключил, в виду аналогии всего существующего, что все существа до известной степени воспринимают и мыслят, но опыт не подтверждает этой гипотезы. Точно так же, Гегель делает, мысль, всеобщим типом-феноменом. Но существенное и основное в нас, есть воля , тогда как мысль есть только производный и второстепенный феномен, акцидент (одно из случайных свойств) воли. Но мы имеем полное право, думать, а опыт притом блистательно это доказывает, что то, что в нас существенное и основное, есть также сущность и основание природы других существ. Мы – воля по своему существу и весь мир, рассматриваемый в своей сущности, есть воля, которая объективируется, принимает телесную оболочку, реальное существование.

Во-первых, продолжает Шопенгауэр, мое тело, есть продукт воли, это моя воля, ставшая феноменом, осязаемым представлением, мое желание бытия, ставшее видимым. А каково мое тело, таковы и объекты, которые я посредством него воспринимаю: все они – феномены, проявления, продукты воли, аналогичной с моей. Воля, начало всего существующего, является с одной стороны чистой, т. е. не связанной с интеллектом. В этом случае она сливается с возбудимостью , таинственной силой, определяющей циркуляцию крови, пищеварение, выделения. С другой стороны, она связана с интеллектуальным феноменом, она сознательна; и в таком случае она есть то, что обыкновенно и называют волей и свободой воли. В этом обыденном и специальном значении воля есть возбудимость, действующая разумно и в силу мотивов; как, например, когда я поднимаю руку. Иногда также наши акты являются фактами и возбудимости, и мотивированной воли. Зрачок сокращается под влиянием сильного света – это есть следствие возбудимости, но он сокращается и произвольно, когда мы хотим рассмотреть очень маленький предмет. Могущество сознательной воли громадно. Говорят, что негры лишали себя жизни, задерживал дыхание. Но бессознательная или сознательная, как возбудимость или свободная деятельность, воля, как бы ни были разнообразны её проявления, всегда едина в себе; проявления же её в пространстве и времени бесчисленны. Сознательная или бессознательная, воля действует в нас непрерывно. Тело и дух утомляются и нуждаются в покое, а воля неутомима. Она действует даже во время сна и служит причиной сновидений. По убеждению Шопенгауэра, воля действует в теле не только тогда, когда оно уже образовано – она предсуществует телу, она образует и организует его сообразно своим потребностям. Так, например, воля видоизменяет в зародыше часть мозговой субстанции в ретину, чтобы усвоить оптические феномены. Слизистая оболочка грудного канала становится легкими, потому что тело, благодаря проявляющейся в нём воле, хочет получать кислород из воздуха. Капиллярная система образует детородные органы, потому что образующийся индивидуум хочет продолжать род.

Взгляните на организацию животных, и вы увидите, говорит Шопенгауэр, что она всегда соответствует их образу жизни. На первый взгляд, правда, кажется, что их образ жизни, их привычки зависят от их организации. В самом деле, в хронологическом порядке, организация предшествует образу жизни. Кажется, будто птица потому летает, что имеет крылья, что бык бодается, потому что имеет рога. Но осмысленное наблюдение доказывает обратное. Мы видим у многих животных проявление желания воспользоваться органами, которых они еще не имеют. Молодые козлы и быки машут головой ещё прежде, чем у них вырастают рога. Молодой кабан набрасывается на врага частью морды, где позже будут ещё не выросшие у него клыки, а не употребляет для этой цели уже существующих у него зубов. Итак, утверждает Шопенгауэр, воля есть организационное начало, центр, из которого исходит творческое развитие всего мира. Плотоядные, которые хотят растерзывать, жить добычей и кровью, обладают страшными зубами и когтями, могучими мускулами, зоркими глазами (орёл, кондор). Те животные, которые, напротив, по инстинкту, не желают борьбы, а хотят искать спасения в бегстве, имеют вместо этих орудий, стройные и проворные ноги, тонкий слух (олень, дикая коза, газель). Болотная птица, желающая питаться пресмыкающимися, обладает особенно развитыми ногами, шеей, клювом (аист, пеликан). Сова, желающая видеть в темноте, имеет огромный зрачок, мягкий и. шелковистый пух, чтобы не разбудить спящих животных, которых она хочет сделать своей добычей. Дикобраз, еж, черепаха покрываются броней, потому что не хотят бежать. Сепия скрывается при помощи темноватой жидкости; тихоход (ай), чтобы скрыться от взора неприятеля, принимает вид древесного ствола, покрытого мохом. Вообще, а в пустыне в частности, животное придаёт себе окраску, которая бы менее всего отличала его от окружающей среды, потому что оно хочет избежать преследования охотника. Во всех этих случаях, утверждает Шопенгауэр, главным двигателем является воля, или, правильнее, воля к жизни .

Когда всех этих средств недостаточно, воля дает себе еще более действенную охрану, охрану, наиболее действенную из всех – разум , который в человеке замещает все другие средства обороны. Разум есть орудие тем более совершенное, что он может скрывать волю под ложной внешностью, тогда как у животного намерение всегда очевидно и всегда отличается определённым характером.

Шопенгауэр полагает, что воля играет ту же, хотя и не столь очевидную роль, и в растительном мире. Там также все представляет стремление , желание, бессознательное вожделение . Верхушка дерева, желающая света, стремится постоянно расти в вертикальном направлении, если только не находит его в ином. Корень, желающий влажности, находит ее часто путем самых длинных обходов. Семя, брошенное в землю для произрастания, всегда пустит стебель вверх, а корень вниз, какое бы мы ни дали ему положение. Грибы творят поразительные вещи, настоящие чудеса: образуют щели в стенах и трещины в камнях, чтобы только достигнуть света. Съедобный клубень Пармантье, произрастая в погребе, неизменно направляет свой ствол к свету. Ползучие растения ищут опоры и делают видимые усилия, чтобы её достигнуть и к ней прислониться. Итак, подытоживает Шопенгауэр, здесь, как и в животном мире, все сводится к воле, к той элементарной воле, которая называется возбудимостью. Между возбудимостью и способностью определяться сознательными мотивами нет существенной разницы, ибо мотив точно так же вызывает возбуждение, которое заставляет волю действовать. Растение ищет солнца вследствие возбуждения, животное точно так же. Только животное, одаренное зачатками понимания, знает, какое действие на его тело окажет солнце.

По мнению Шопенгауэра, рассматриваемая в своих проявлениях, воля отличается той особенностью, что ее труднее всего признать на обеих оконечностях творения, т. е. с одной стороны в человеке, с другой в минеральном царстве. Каждое растение, каждое животное отличается своим определенным характером, так что мы заранее знаем, как нам держаться относительно него. Имея дело с собакой, кошкой, лисицей, мы наперед знаем, что собака будет верной, кошка фальшивой, лисица хитрой. Мы с достоверностью предвидим, что кактус будет желать сухой почвы, незабудка – почвы влажной. Мы знаем, в какое время то или иное растение пускает листки, когда оно цветет и дает плоды. Но в человеке и в минерале, на вершине и в основании творения, характер покрыт таинственностью. Мы, отмечает Шопенгауэр в «Мире как воле и представлении», не можем его открыть путем прямого наблюдения, и чтобы его познать, мы должны употребить продолжительный опыт. Исследование это особенно трудно в случае с человеком, который умеет скрывать свой характер, представлять в ложном свете направление своей воли. Тем не менее, и в человеке есть ясно выраженные черты, наклонности, направления, и в минеральном царстве тоже существуют постоянные наклонности. Магнитная стрелка неизменно направляется к северу. Тело падает всегда в вертикальном направлении, и мы называем это законом тяготения. Жидкая материя повинуется тому же закону, стекая по наклонной плоскости. Одно вещество правильно расширяется под влиянием теплоты и сжимается под влиянием холода, другое кристаллизируется под влиянием других веществ, с которыми оно находится в соприкосновении. Преимущественно в химии можно наблюдать эти постоянные воли, эти симпатии и антипатии, проявляющиеся поразительным образом. Возражают, замечает Шопенгауэр, что это значит одушевлять природу, но если природа произвела человека, то разве она создала его не посвоему образу? Поэтому-то наш язык инстинктивно и сохранил в целом ряде характерных выражении ту истину, что воля лежит в основании всех вещей. Мы говорим: вода кипит (форма активная); огонь не хочет гореть; скрученная верёвка стремится раскрутиться; углерод жаден к кислороду. Это вовсе не образы, метафоры. Это – выражения, которые нужно понимать буквально.

Итак то, что элеаты называют παί πάν, Спиноза – субстанцией, Шеллинг – абсолютным, Шопенгауэр называет волей. Но, подобно пантеистам , он отрицает, что это начало личное . Для него воля есть только сила, создающая определенные существа, живущие в пространстве и времени. Воля есть те, что, ещё не быв, стремится к существованию, становится бытием, объективируется в индивидуальныхсуществованиях. Воля сама по себе не подчинена законам пространства и времени, и не может быть познана. Но проявления её находятся во времении пространстве, которые вместе образуют principium individuationis . По крайней мере, интеллект воспринимает эти явления, как находящиеся друг подле друга и следующие одно за другим.

Шопенгауэр утверждает, что последовательность феноменов всеобщей воли во времени происходит по неизменным законам и сообразно тем неизменным типам, которые Платон назвал Идеями . Эти Идеи или постоянные формы, в которых объективируется мировая воля в одном и том же роде, образуют постепенную лестницу от самого элементарного существа до существа самого совершенного. Они независимы от времени и пространства, вечны и неизменны, как сама воля, тогда как индивидуумы становятся , но никогда не бывают (т. е. не существуют вечно и неизменно). Низшие идеи или элементарные ступени проявления воли – это тяжесть, непроницаемость, твердость, жидкость, эластичность, электричество, магнетизм, химическое сродство. Высшие ступени проявляются в мире органическом, и серия их заканчивается в человеке. Каждая ступень волевого феномена борется с другой из-за материи, пространства и времени. Отсюда, по Шопенгауэру, и возникает та борьба за существование , которая характеризует природу. Каждый организм представляет Идею, копией которой он является, но только после вычета количества силы, потраченной на то, чтобы осилить низшие Идеи, оспаривавшие у него материю и жизнь. Смотря по тому, насколько организму удается подчинить силы природы, составляющие низшие ступени жизни, он представляет более или менее совершенное выражение той Идеи, которую он отражает и более или менее приближается к тому, что в роде называется красотой.