Лев Николаевич Толстой. Казаки (1862). Лев николаевич толстой о кавказе и гребенских казаках
f033ab37c30201f73f142449d037028d
Действие повести происходит в станице Новоминская, расположенной рядом с Тереком, отделяющим земли казаков и чеченцев. Именно здесь расположен кавказский пехотный полк, в котором служит юнкер Дмитрий Андреевич Оленин.
Оленину 24 года, до сих пор жизнь его протекала легко и беззаботно. Он совершил немало ошибок, старался ни к чему серьезно не относится и успел прогулять половину того состояния, которое оставили ему родители, умершие, когда Дмитрий был ребенком. Отправление в полк рассматривалось им, как шанс начать новую жизнь.
Станица, куда приезжает Оленин, живет своей размеренной жизнью. Оленина поселяют в дом хорунжего, который работает в школе учителем и домой приезжает только в праздники. Хозяева дома – бабушка Улита и ее дочь Марьянка поначалу не очень приветливы к Оленину, но это никак не связано с самим молодым человеком – просто казаки привыкли так относиться ко всем чужакам. Тем более, что обычно армейские офицеры ведут себя не очень прилично, с точки зрения казаков - они проводят свободное время в пьянстве, ухаживаниях за молодыми казачками и игре в карты.
Но Оленин совсем не такой. Ему нравится размеренная жизнь казаков, он присматривается к ним, внимательно слушает рассказы старого Ерошки и постепенно вливается в новую для него атмосферу. Весь день он проводит в лесу, охотясь, а вечером, возвращаясь домой, ужинает и ведет долгие беседы с Ерошкой. Он угощает Ерошку вином, дарит коня молодому казаку Лукашке, отвечает согласием на требования хорунжего платить за квартиру больше, чем было оговорено в самом начале. Все это меняет отношение к нему местных жителей. Оленин любуется не только окружающей его природой, но и самими казаками.
Особенно нравится ему Марьянка. Но он смотрит на нее точно так же, как смотрит на красоту окружающих станицу гор и не думает ни о чем большем. Тем более, что Марьянка готовится к свадьбе с Лукашкой. Но однажды он, подавшись уговорам князя Белецкого, с которым был знаком еще в Москве, приходит на вечеринку, где присутствует и Марьянка. Оставшись с ней наедине, он ее целует и понимает, что любит ее и готов на ней жениться. Видя, что готовится свадьба Марьянки и Лукашки, Оленин делает ей предложение. Девушка отвечает согласием, но Оленину надо еще получить и согласие ее родителей на свадьбу.
Отправившись к родителям девушки, он видит на улице отряд казаков и узнает, что несколько абреков перебрались через Терек. Вместе с отрядом он уезжает и участвует в схватке, в которой оказывается смертельно раненым Лукашка. Вернувшись в станицу, Оленин идет поговорить к Марьянке, но видит, что она вновь относится к нему очень негативно. Поняв, что она его никогда не полюбит, Оленин решает уехать из станицы в крепость. Теперь он уже не мечтает о новой жизни, как при отъезде из Москвы.
Лев Николаевич Толстой
Все затихло в Москве. Редко, редко где слышится визг колес по зимней улице. В окнах огней уже нет, и фонари потухли. От церквей разносятся звуки колоколов и, колыхаясь над спящим городом, поминают об утре. На улицах пусто. Редко где промесит узкими полозьями песок с снегом ночной извозчик и, перебравшись на другой угол, заснет, дожидаясь седока. Пройдет старушка в церковь, где уж, отражаясь на золотых окладах, красно и редко горят несимметрично расставленные восковые свечи. Рабочий народ уж поднимается после долгой зимней ночи и идет на работы.
А у господ еще вечер.
В одном из окон Шевалье из-под затворенной ставни противузаконно светится огонь. У подъезда стоят карета, сани и извозчики, стеснившись задками. Почтовая тройка стоит тут же. Дворник, закутавшись и съежившись, точно прячется за угол дома.
«И чего переливают из пустого в порожнее? - думает лакей, с осунувшимся лицом, сидя в передней. - И все на мое дежурство!» Из соседней светлой комнатки слышатся голоса трех ужинающих молодых людей. Они сидят в комнате около стола, на котором стоят остатки ужина и вина. Один, маленький, чистенький, худой и дурной, сидит и смотрит на отъезжающего добрыми, усталыми глазами. Другой, высокий, лежит подле уставленного пустыми бутылками стола и играет ключиком часов. Третий, в новеньком полушубке, ходит по комнате и, изредка останавливаясь, щелкает миндаль в довольно толстых и сильных, но с отчищенными ногтями пальцах, и все чему-то улыбается; глаза и лицо его горят. Он говорит с жаром и с жестами; по видно, что он не находит слов, и все слова, которые ему приходят, кажутся недостаточными, чтобы выразить все, что подступило ему к сердцу. Он беспрестанно улыбается.
Теперь можно все сказать! - говорит отъезжающий. - Я не то что оправдываюсь, но мне бы хотелось, чтобы ты, по крайней мере, понял меня, как я себя понимаю, а не так, как пошлость смотрит на это дело. Ты говоришь, что я виноват перед ней, - обращается он к тому, который добрыми глазами смотрит на него.
Да, виноват, - отвечает маленький и дурной, и кажется, что еще больше доброты и усталости выражается в его взгляде.
Я знаю, отчего ты это говоришь, - продолжает отъезжающий. - Быть любимым, по-твоему, такое же счастье, как любить, и довольно на всю жизнь, если раз достиг его.
Да, очень довольно, душа моя! Больше чем нужно, - подтверждает маленький и дурной, открывая и закрывая глаза.
Но отчего ж не любить и самому! - говорит отъезжающий, задумывается и как будто с сожалением смотрит на приятеля. - Отчего не любить? Не любится. Нет, любимым быть - несчастье, несчастье, когда чувствуешь, что виноват, потому что не даешь того же и не можешь дать. Ах, Боже мой! - Он махнул рукой. - Ведь если бы это все делалось разумно, а то навыворот, как-то не по-нашему, а по-своему все это делается. Ведь я как будто украл это чувство. И ты так думаешь; не отказывайся, ты должен это думать. А поверишь ли, из всех глупостей и гадостей, которых я много успел наделать в жизни, это одна, в которой я не раскаиваюсь и не могу раскаиваться. Ни сначала, ни после я не лгал ни перед собой, ни перед нею. Мне казалось, что наконец-то вот я полюбил, а потом увидал, что это была невольная ложь, что так любить нельзя, и не мог идти далее; а она пошла. Разве я виноват в том, что не мог? Что же мне было делать?
Ну, да теперь кончено! - сказал приятель, закуривая сигару, чтобы разогнать сон. - Одно только: ты еще не любил и не знаешь, что такое любить.
Тот, который был в полушубке, хотел опять сказать что-то и схватил себя за голову. Но не высказывалось то, что он хотел сказать.
Не любил! Да, правда, не любил. Да есть же во мне желание любить, сильнее которого нельзя иметь желанья! Да опять, и есть ли такая любовь? Все остается что-то недоконченное. Ну, да что говорить! Напутал, напутал я себе в жизни. Но теперь все кончено, ты прав. И я чувствую, что начинается новая жизнь.
В которой ты опять напутаешь, - сказал лежавший на диване и игравший ключиком часов; но отъезжающий не слыхал его.
Мне и грустно, и рад я, что еду, - продолжал он. - Отчего грустно? Я не знаю.
И отъезжающий стал говорить об одном себе, не замечая того, что другим не было это так интересно, как ему. Человек никогда не бывает таким эгоистом, как в минуту душевного восторга. Ему кажется, что нет на свете в эту минуту ничего прекраснее и интереснее его самого.
Дмитрий Андреич, ямщик ждать не хочет! - сказал вошедший молодой дворовый человек в шубе и обвязанный шарфом. - С двенадцатого часа лошади, а теперь четыре.
Дмитрий Андреич посмотрел на своего Ванюшу. В его обвязанном шарфе, в его валяных сапогах, в его заспанном лице ему послышался голос другой жизни, призывавшей его, - жизни трудов, лишений, деятельности.
И в самом деле, прощай! - сказал он, ища на себе незастегнутого крючка.
Несмотря на советы дать еще на водку ямщику, он надел шапку и стал посередине комнаты. Они расцеловались раз, два раза, остановились и потом поцеловались третий раз. Тот, который был в полушубке, подошел к столу, выпил стоявший на столе бокал, взял за руку маленького и дурного и покраснел.
Нет, все-таки скажу… Надо и можно быть откровенным с тобой, потому что я тебя люблю… Ты ведь любишь ее? Я всегда это думал… да?
Да, - отвечал приятель, еще кротче улыбаясь.
И может быть…
Пожалуйте, свечи тушить приказано, - сказал заспанный лакей, слушавший последний разговор и соображавший, почему это господа всегда говорят все одно и то же. - Счет за кем записать прикажете? За вами-с? - прибавил он, обращаясь к высокому, вперед зная, к кому обратиться.
За мной, - сказал высокий. - Сколько?
Двадцать шесть рублей.
Высокий задумался на мгновенье, но ничего не сказал и положил счет в карман.
А у двух разговаривающих шло свое.
Прощай, ты отличный малый! - сказал господин маленький и дурной с кроткими глазами.
Слезы навернулись на глаза обоим. Они вышли на крыльцо.
Ах, да! - сказал отъезжающий, краснея и обращаясь к высокому. - Счет Шевалье ты устроишь, и тогда напиши мне.
Хорошо, хорошо, - сказал высокий, надевая перчатки. - Как я тебе завидую! - прибавил он совершенно неожиданно, когда они вышли на крыльцо.
Отъезжающий сел в сани, закутался в шубу и сказал: «Ну что ж! поедем», - и даже подвинулся в санях, чтобы дать место тому, который сказал, что ему завидует; голос его дрожал.
Провожавший сказал: «Прощай, Митя, дай тебе Бог…» Он ничего не желал, кроме только того, чтобы тот уехал поскорее, и потому не мог договорить, чего он желал.
Все затихло в Москве. Редко, редко где слышится визг колес по зимней улице. В окнах огней уже нет, и фонари потухли. От церквей разносятся звуки колоколов и, колыхаясь над спящим городом, поминают об утре. На улицах пусто. Редко где промесит узкими полозьями песок с снегом ночной извозчик и, перебравшись на другой угол, заснет, дожидаясь седока. Пройдет старушка в церковь, где уж, отражаясь на золотых окладах, красно и редко горят несимметрично расставленные восковые свечи. Рабочий народ уж поднимается после долгой зимней ночи и идет на работы.
А у господ еще вечер.
В одном из окон Шевалье из-под затворенной ставни противузаконно светится огонь. У подъезда стоят карета, сани и извозчики, стеснившись задками. Почтовая тройка стоит тут же. Дворник, закутавшись и съежившись, точно прячется за угол дома.
«И чего переливают из пустого в порожнее? – думает лакей, с осунувшимся лицом, сидя в передней. – И все на мое дежурство!» Из соседней светлой комнатки слышатся голоса трех ужинающих молодых людей. Они сидят в комнате около стола, на котором стоят остатки ужина и вина. Один, маленький, чистенький, худой и дурной, сидит и смотрит на отъезжающего добрыми, усталыми глазами. Другой, высокий, лежит подле уставленного пустыми бутылками стола и играет ключиком часов. Третий, в новеньком полушубке, ходит по комнате и, изредка останавливаясь, щелкает миндаль в довольно толстых и сильных, но с отчищенными ногтями пальцах, и все чему-то улыбается; глаза и лицо его горят. Он говорит с жаром и с жестами; по видно, что он не находит слов, и все слова, которые ему приходят, кажутся недостаточными, чтобы выразить все, что подступило ему к сердцу. Он беспрестанно улыбается.
– Теперь можно все сказать! – говорит отъезжающий. – Я не то что оправдываюсь, но мне бы хотелось, чтобы ты, по крайней мере, понял меня, как я себя понимаю, а не так, как пошлость смотрит на это дело. Ты говоришь, что я виноват перед ней, – обращается он к тому, который добрыми глазами смотрит на него.
– Да, виноват, – отвечает маленький и дурной, и кажется, что еще больше доброты и усталости выражается в его взгляде.
– Я знаю, отчего ты это говоришь, – продолжает отъезжающий. – Быть любимым, по-твоему, такое же счастье, как любить, и довольно на всю жизнь, если раз достиг его.
– Да, очень довольно, душа моя! Больше чем нужно, – подтверждает маленький и дурной, открывая и закрывая глаза.
– Но отчего ж не любить и самому! – говорит отъезжающий, задумывается и как будто с сожалением смотрит на приятеля. – Отчего не любить? Не любится. Нет, любимым быть – несчастье, несчастье, когда чувствуешь, что виноват, потому что не даешь того же и не можешь дать. Ах, Боже мой! – Он махнул рукой. – Ведь если бы это все делалось разумно, а то навыворот, как-то не по-нашему, а по-своему все это делается. Ведь я как будто украл это чувство. И ты так думаешь; не отказывайся, ты должен это думать. А поверишь ли, из всех глупостей и гадостей, которых я много успел наделать в жизни, это одна, в которой я не раскаиваюсь и не могу раскаиваться. Ни сначала, ни после я не лгал ни перед собой, ни перед нею. Мне казалось, что наконец-то вот я полюбил, а потом увидал, что это была невольная ложь, что так любить нельзя, и не мог идти далее; а она пошла. Разве я виноват в том, что не мог? Что же мне было делать?
– Ну, да теперь кончено! – сказал приятель, закуривая сигару, чтобы разогнать сон. – Одно только: ты еще не любил и не знаешь, что такое любить.
Тот, который был в полушубке, хотел опять сказать что-то и схватил себя за голову. Но не высказывалось то, что он хотел сказать.
– Не любил! Да, правда, не любил. Да есть же во мне желание любить, сильнее которого нельзя иметь желанья! Да опять, и есть ли такая любовь? Все остается что-то недоконченное. Ну, да что говорить! Напутал, напутал я себе в жизни. Но теперь все кончено, ты прав. И я чувствую, что начинается новая жизнь.
– В которой ты опять напутаешь, – сказал лежавший на диване и игравший ключиком часов; но отъезжающий не слыхал его.
– Мне и грустно, и рад я, что еду, – продолжал он. – Отчего грустно? Я не знаю.
И отъезжающий стал говорить об одном себе, не замечая того, что другим не было это так интересно, как ему. Человек никогда не бывает таким эгоистом, как в минуту душевного восторга. Ему кажется, что нет на свете в эту минуту ничего прекраснее и интереснее его самого.
– Дмитрий Андреич, ямщик ждать не хочет! – сказал вошедший молодой дворовый человек в шубе и обвязанный шарфом. – С двенадцатого часа лошади, а теперь четыре.
Дмитрий Андреич посмотрел на своего Ванюшу. В его обвязанном шарфе, в его валяных сапогах, в его заспанном лице ему послышался голос другой жизни, призывавшей его, – жизни трудов, лишений, деятельности.
– И в самом деле, прощай! – сказал он, ища на себе незастегнутого крючка.
Несмотря на советы дать еще на водку ямщику, он надел шапку и стал посередине комнаты. Они расцеловались раз, два раза, остановились и потом поцеловались третий раз. Тот, который был в полушубке, подошел к столу, выпил стоявший на столе бокал, взял за руку маленького и дурного и покраснел.
– Нет, все-таки скажу… Надо и можно быть откровенным с тобой, потому что я тебя люблю… Ты ведь любишь ее? Я всегда это думал… да?
– Да, – отвечал приятель, еще кротче улыбаясь.
– И может быть…
– Пожалуйте, свечи тушить приказано, – сказал заспанный лакей, слушавший последний разговор и соображавший, почему это господа всегда говорят все одно и то же. – Счет за кем записать прикажете? За вами-с? – прибавил он, обращаясь к высокому, вперед зная, к кому обратиться.
– За мной, – сказал высокий. – Сколько?
– Двадцать шесть рублей.
Высокий задумался на мгновенье, но ничего не сказал и положил счет в карман.
А у двух разговаривающих шло свое.
– Прощай, ты отличный малый! – сказал господин маленький и дурной с кроткими глазами.
Слезы навернулись на глаза обоим. Они вышли на крыльцо.
– Ах, да! – сказал отъезжающий, краснея и обращаясь к высокому. – Счет Шевалье ты устроишь, и тогда напиши мне.
– Хорошо, хорошо, – сказал высокий, надевая перчатки. – Как я тебе завидую! – прибавил он совершенно неожиданно, когда они вышли на крыльцо.
Отъезжающий сел в сани, закутался в шубу и сказал: «Ну что ж! поедем», – и даже подвинулся в санях, чтобы дать место тому, который сказал, что ему завидует; голос его дрожал.
Провожавший сказал: «Прощай, Митя, дай тебе Бог…» Он ничего не желал, кроме только того, чтобы тот уехал поскорее, и потому не мог договорить, чего он желал.
Они помолчали. Еще раз сказал кто-то: «Прощай». Кто-то сказал: «Пошел!» И ямщик тронул.
– Елизар, подавай! – крикнул один из провожавших. Извозчики и кучер зашевелились, зачмокали и задергали вожжами. Замерзшая карета завизжала по снегу.
– Славный малый этот Оленин, – сказал один из провожавших. – Но что за охота ехать на Кавказ и юнкером? Я бы полтинника не взял. Ты будешь завтра обедать в клубе?
И провожавшие разъехались.
Отъезжавшему казалось тепло, жарко от шубы. Он сел на дно саней, распахнулся, и ямская взъерошенная тройка потащилась из темной улицы в улицу мимо каких-то не виданных им домов. Оленину казалось, что только отъезжающие ездят по этим улицам. Кругом было темно, безмолвно, уныло, а в душе было так полно воспоминаний, любви, сожаления и приятных давивших слез…
«Люблю! Очень люблю! Славные! Хорошо!» – твердил он, и ему хотелось плакать. Но отчего ему хотелось плакать? Кто были славные? Кого он очень любил? Он не знал хорошенько. Иногда он вглядывался в какой-нибудь дом и удивлялся, зачем он так странно выстроен; иногда удивлялся, зачем ямщик и Ванюша, которые так чужды ему, находятся так близко от него и вместе с ним трясутся и покачиваются от порыва пристяжных, натягивающих мерзлые постромки, и снова говорил: «Славные, люблю», – и раз даже сказал: «Как хватит! Отлично!» И сам удивился, к чему он это сказал, и спросил себя: «Уж не пьян ли я?» Правда, он выпил на свою долю бутылки две вина, но не одно вино производило это действие на Оленина. Ему вспоминались все задушевные, как ему казалось, слова дружбы, стыдливо, как будто нечаянно, высказанные ему перед отъездом. Вспоминались пожатия рук, взгляды, молчания, звук голоса, сказавшего: прощай, Митя! – когда он уже сидел в санях. Вспоминалась своя собственная решительная откровенность. И все это для него имело трогательное значение. Перед отъездом не только друзья, родные, не только равнодушные, но несимпатичные, недоброжелательные люди, все как будто вдруг сговорились сильнее полюбить его, простить, как пред исповедью или смертью. «Может быть, мне не вернуться с Кавказа», – думал он. И ему казалось, что он любит своих друзей и еще любит кого-то. И ему было жалко себя. Но не любовь к друзьям так размягчила и подняла его душу, что он не удерживал бессмысленных слов, которые говорились сами собой, и не любовь к женщине (он никогда еще не любил) привела его в это состояние. Любовь к самому себе, горячая, полная надежд, молодая любовь ко всему, что только было хорошего в его душе (а ему казалось теперь, что только одно хорошее было в нем), заставляла его плакать и бормотать несвязные слова.
Глава 1. В московском заведении Шевалье ночью двое молодых людей провожают служить юнкером на Кавказ третьего – дворянина Оленина.
Глава 2. Оленин в дороге вспоминает о своей беспорядочной жизни. Почти юноша, он, однако, уже успел промотать половину своего состояния, хотя так и не нашёл страстной любви, о которой мечтал. Кавказ представляется ему романтическим местом, где можно совершить геройские подвиги.
Лев Толстой. Казаки. Аудиокнига
Глава 3. Оленин доезжает до южных губерний, видит непривычную природу, людей в казачьих нарядах и горы, чьё величие сильно впечатляет его.
Глава 4. Казачье население Терской линии происходит от староверов, некогда бежавших сюда от гонений за религию . Оно сильно отличается от жителей центральной России – в частности, положением женщины, которая здесь пользуется гораздо большей свободой и имеет весьма сильное влияние в семейном быту. Дальнейшее действие повести Льва Толстого происходит в одной из терских казачьих станиц – Новомлинской.
Глава 5. У Улиты, жены хорунжего Новомлинской, растёт красавица-дочь Марьяна. Её очень хочет посватать за своего сына Лукашку одна из улитиных соседок.
Глава 6. Лукашка находится в это время с другими казаками на одном из постов терской границы: они стерегут, чтобы её не перешли грабительские горские абреки. Толстой описывает этого красивого парня лет 20-ти, который выделяется из других сверстников смышлёностью и властным характером. На заставу к казакам приходит пожилой, широкоплечий дядя Ерошка – лучший охотник этих мест.
Глава 7. Друг Назарка, рассказывает Луке, что его станичная подруга Дунайка загуляла с казаком Фомушкиным. Назар советует Лукашке порвать с Дунайкой и «подъехать» к хорунжиной Марьянке.
Вечером урядник посылает Луку, Назарку и казака Ергушова в ночной дозор к речной переправе.
Глава 8. Лука с друзьями приходит в дозор. Когда товарищи засыпают, он замечает, что одна из плывущих по реке больших коряг движется странно: не по течению, а как бы против. Лука догадывается: к ней прицепился снизу чеченский абрек. Не будя товарищей, он прицеливается, и когда среди ветвей коряги показывается голова разбойника, стреляет и убивает его.
Глава 9. На рассвете к дозору, где стрелял Лукашка, собираются другие казаки. Убитого чеченца вытаскивают из воды. Трофеем Лукашки становятся ружьё и кинжал абрека.
Глава 10. Через два дня в станицу Новомлинскую приходит на постой пехотный полк. Служащий в нём теперь Оленин со своим слугой Ванюшей поселяется у Улиты. В первый же день ему на глаза попадается красивая и стройная Марьяна.
Глава 11. Сидя у окна в снятой у Улиты комнате, Оленин знакомится с проходящим мимо охотником Ерошкой. Он приглашает его выпить и посылает Ванюшу к Улите купить чихиря (вина).
Глава 12. Наливать вино Ванюше отправляется Марьяна, проходя мимо окна на глазах у Оленина и Ерошки. Ерошка рассказывает Оленину, что эту красавицу сватают за казака Луку. Марьяна уже обратила внимание на поселившегося у них молодого офицера. Наполняя графин Ванюше, она спрашивает, женат ли его барин, и узнаёт, что нет.
Глава 13. Вечером казаки собираются у хат поговорить, грызя семечки. К компании баб и девок подходят подвыпившие Лука, Назар и Ергушов. Лукашка с хитрой усмешкой заговаривает с сидящей тут же Марьяной. Когда она идёт домой, Лука догоняет её у плетня, пытается обнять и просит любви. Марьяна вначале строго отстраняется от него: «Замуж пойду, а глупости от меня никакой не дождешься». Но потом целует в губы и убегает домой.
Глава 14. Оленин весь этот вечер пьёт чихирь с Ерошкой. Тот рассказывает ему о своей молодости, о старых временах, когда он охотился, воевал, гулял с девками. Отчаянный Ерошка мало верит в Бога. «Сдохнешь, – считает он, – трава вырастет на могилке, вот и всё». Оленин с грустью задумывается над этими словами.
Глава 15. Ерошка много рассказывает про зверей и их повадки. Слушая его байки, Оленин начинает ходить по двору. Вдруг он слышит у забора звук поцелуя, видит, как мимо проскальзывает Марьяна, а от плетня отходит какой-то казак. Случайно застанная сцена чужой любви возбуждает в душе Оленина чувство одиночества. Он и Ерошка договариваются на следующее утро вместе пойти на охоту.
Глава 16. Ерошка живёт один: жена давно ушла от него. Под утро в хату старого охотника заглядывает его друг Лука и рассказывает, что за убитого чеченца ему обещают дать крест, однако жадный сотник отобрал взятое на мёртвом теле дорогое ружьё. Ерошка советует ему никому не уступать и всегда вести себя, как настоящий джигит. Лука вновь готовится идти в дозор на речной переправе.
Глава 17. Мать и немая сестра собирают Луку на заставу. Мать рассказывает, что пробовала сватать за него Марьяну. Усмехнувшись, Лукашка уходит в утренний туман.
Глава 18. Ерошка рано утром идёт к Оленину, чтобы вести его на охоту. Сюда же приходит и отец Марьяны, хорунжий, – договориться о цене, которую Оленин будет платить за наём хаты. После разговора с хорунжим Оленин наедине рассказывает Ерошке про сцену с поцелуем, бывшую вечером. Ерошка с хохотом говорит, что целовался с Марьяной, наверное, его любимец Лука.
Глава 19. Оленин и Ерошка идут в лес. Он и Оленин убивают нескольких фазанов, потом находят логовище оленя, но он в последний момент убегает от них. Ерошка яростно клянёт себя за то, что подошёл к оленю не с той стороны. Оленин же после охоты опять думает о Марьяне.
Глава 20. На другой день Оленин идёт на охоту один. Он с увлечением отыскивает фазанов, не обращая внимания на огромные тучи комаров. В голове его сами собой текут мысли. В упоении Оленин чувствует себя счастливым, его вдруг проникает идея о том, что смысл жизни, которого он раньше искал, состоит в том, чтобы через любовь и самоотвержение делать счастливыми других людей. Оленин проводит в чаще целый день и к вечеру сбивается с дороги в опасном месте, где часто промышляют кавказские абреки. Оленин долго не находит дороги и, уже отчаявшись, устремляется по краю встреченной на пути канавы.
Глава 21. Вскоре Оленин с радостью слышит русскую речь. Оказывается, что, уклонившись с дороги, он вышел к той самой заставе, где несут службу Лукашка с товарищами. Как раз в это время туда приехал с другой стороны Терека брат убитого Лукой чеченца – выкупать его мёртвое тело. Оленин наблюдает, как этот гордый джигит презрительно смотрит на русских. Выкупленное тело перевозят на лодке за реку. Лукашка посмеивается, стоя рядом с товарищами. «Ты рад? А если бы твоего брата убили?» – спрашивает у него Оленин. «А что ж? И не без того! Разве нашего брата не бьют?» – отвечает Лука.
Глава 22. Лукашку посылают проводить Оленина до станицы. Того вновь охватывает по пути приступ восторженной доброты. Оленин спрашивает, почему Лука до сих пор не женился на Марьяне. Тот отвечает, что ему вначале надо справить себе казачью лошадь, а на это пока нет денег. В припадке великодушия Оленин (человек богатый) дарит Лукашке одного своего коня. Лука, человек простой и естественный, как сама природа, изумлён такой щедростью: ему трудно понять странные душевные порывы цивилизованного городского офицера.
Глава 23. Оленин мало-помалу привыкает к станичной жизни, к ежедневным утомительным и волнующим охотничьим походам. Они изглаживают его душевные сомнения и делают характер цельным. Он уже не думает возвращаться в Москву, порой мечтает даже перейти в простые казаки. Однажды в его хате появляется прежний московский знакомый Белецкий, светский юноша, который тоже приехал служить на Кавказ. Поселившись в той же станице, Белецкий ведёт себя весьма легкомысленно: подпаивает местных стариков, устраивает вечеринки для молодых казачек и хвастается Оленину «победами» над многими из них.
Глава 24. Оленин делается ловким и крепким как казак. Он замечает, что Марьяна иногда любуется тем, как он проезжает мимо неё на лошади. Ему тоже очень нравится эта серьёзная, трудолюбивая красавица, но в постоянном напряжении он не думает о Марьяне, как о женщине, помня и о чувствах Луки к ней. Оленин и Марьяна почти не разговаривают. Белецкий удивляется, как Оленин, живя рядом с такой девушкой, не попытался поближе познакомиться с ней. Раз он приглашает Оленина к себе на посиделки с девками, где будет и Марьяна. Развязная подруга Марьяны, Устенька, накрывает хороший стол.
Глава 25. Оленин поначалу чувствует себя очень неловко и порывается незаметно уйти, но Белецкий удерживает его и подсаживает к нему Марьяну. От смущения Оленин начинает много пить. От вина его стеснительность пропадает, и он наконец пытается обнять и поцеловать Марьяну. Другие девки и Белецкий с хохотом выбегают из комнаты, оставив Оленина и Марьяну внутри и приперев снаружи дверь. Марьяна улыбается Оленину и шутливо корит его за то, что он, постоялец в их доме, всегда сидит у себя в комнате и не заходит к ней и родителям.
Глава 26. Оленин сводит теперь близкое знакомство с семьёй Марьяны. Он часто заходит к ним по вечерам. Для него становится всё более необходимым чувствовать присутствие Марьяны рядом. Оленин ещё сильнее вживается в казачью жизнь, его чарует Кавказский край. Тут нет той напыщенной книжной романтики, какую он раньше ожидал встретить, но здешние люди «живут, как живет природа: умирают, родятся, совокупляются, опять родятся, дерутся, пьют, едят, радуются и опять умирают». Прежняя фальшивая московская жизнь кажется Оленину смешной и гадкой.
Глава 27. Приехавший Лукашка в благодарность за подаренного коня привозит Оленину красивый кинжал. Лука собирается вскоре жениться на Марьяне. Вечером он пробирается под её окно и просит, чтобы красавица пустила его к себе на ночь, однако та упирается. Друг Назарка рассказывает Луке, что в семью его невесты начал похаживать «юнкирь». Лукашку охватывает злоба.
Глава 28. Родители Марьяны сговариваются с матерью Луки о свадьбе своих детей. Оленину грустно, что Марьяну выдают за другого, но он старается желать ей и Лукашке счастья. Вечером к Оленину заходит с балалайкой напившийся на сговоре дядя Ерошка и долго поёт ему грустные песни.
Глава 29. В станице собирают урожай арбузов и винограда. Марьяна целые дни проводит в нелёгком труде. Лукашка уехал на службу, и они не встречаются. Марьяна привыкла к Оленину и с удовольствием чувствует на себе его пристальные взгляды. Раз отец передаёт ей и матери свой разговор со слугой Оленина, Ванюшей: тот рассказал, что его барин опять получил из России тысячу рублей.
Глава 30. В разгар одного жаркого дня Марьяна, улёгшись под арбу, беседует с прибежавшей подругой Устенькой. Та спрашивает, как её дела с Лукашкой, и сочувствует Марьяне: скоро она выйдет замуж за казака, «тогда и в мысль радость не пойдет, дети пойдут да работа». «Кабы я да на твоем месте была, – говорит Устинька, – я бы постояльца вашего богатого окрутила! Посмотрела я на него, как у нас были, так, кажется, и съел бы он тебя глазами».
Глава 31. В виноградник к Марьяне заходит по пути на охоту Оленин. «Что ж, ты скоро замуж за Лукашку выйдешь?» – спрашивает он. – «А что?» – «Мне завидно. Ты такая красавица! Я не знаю, что готов для тебя сделать…» При этих своих словах Оленин сам вспыхивает.
Глава 32. Вернувшись вечером с охоты, Оленин от волнения проводит целую ночь без сна. Не раз он подходит к хате Марьяны, стараясь услышать внутри её дыхание, а к утру, совсем обезумев, стучится к ней в окно. За этим его застаёт проходящий мимо друг Луки, Назарка. «Вишь, хорунжиха какая! Ей одного мало», – говорит он. Оленин убеждает Назарку, что Марьяна честная, но Назарка в тот же день, вернувшись на заставу, рассказывает обо всём Лукашке. Оленин совсем теряет голову от любви. На несколько дней он уходит со своим полком в набег на горцев за Терек, но, вернувшись, опять видит красавицу и опять сходит с ума по ней.
Глава 33. Сам не зная зачем, Оленин изливает душу на бумаге: воспевает могучую естественную любовь, которую впервые познал. Её невозможно сравнить с искусственными, напускными чувствами, жителей больших городов.
Глава 34. Вечером Оленин идёт в дом Марьяны. Её родители рассказывают, что хотели сыграть свадьбу с Лукашкой уже на той неделе, но он в своём отряде «закуражился», пьёт, хотят слухи, что ездил к ногаям воровать лошадей. Вечером, когда все расходятся спать, Оленин улучает минуту остаться с Марьяной наедине. «Не выходи за Лукашку. Я женюсь на тебе!» – просит он её. Марьяна глядит на него с недоверием.
Глава 35. На другой день в станице отмечают большой праздник. Нарядный народ высыпает на улицы. Парни и девки водят хороводы, поют. Оленин ищет новой встречи с Марьяной.
Глава 36. Со службы на праздник приезжают Лука и Назарка. Лука подскакивает на коне к кучке девок, среди которых стоит и Марьяна. Он пытается выглядеть весёлым, но заметно, что это – лишь маска, за которой Лукашка прячет мрачные мысли. Поняв это, Марьяна тревожится.
Глава 37. Домой к Луке приходят пить чихирь в честь праздника дед Ерошка и Ергушов. Лукашка с дерзкой злостью рассказывает им, как на днях он с Назаркой и чеченцами известного вожака Гирей-хана ездил воровать ногайских коней. Ерошка хвалит его за удальство и рассказывает, как сам в молодости промышлял тем же занятием.
Глава 38. Подвыпивший Лукашка идёт к хороводам молодёжи. Здесь уже стоит и Оленин. Улучив момент, Оленин отводит Марьяну в сторону и опять начинает уговаривать, чтобы она вышла за него. Эту сцену видит Лука. Когда Марьяна возвращается в хоровод, он упрекает её за измену с постояльцем-юнкером. «Захотела, разлюбила тебя. Кого захочу, того и люблю» – отвечает Марьяна и уходит в дом Белецкого, где её подруги опять затеяли вечеринку. Прийти на неё должен и Оленин.
Глава 39. Весь вечер Оленин сидит в углу хаты Белецкого в обнимку с Марьяной, говоря, что завтра же придёт к родителям сватать её. Она в ответ то смеётся, то сжимает его руки. Выйдя ночью на улицу, Оленин полон счастья.
Глава 40. На следующее утро в станице поднимается переполох: казачий разъезд застал в нескольких верстах перешедших Терек чеченских абреков. Их окружили в бурунах и послали в станицу за подмогой. Девять казаков во главе с Лукашкой вооружаются и выезжают на помощь. За ними увязывается и Оленин.
Глава 41. Под прикрытием ногайской арбы с сеном казаки подбираются к яме, где засели чеченцы, потом быстро врываются туда с саблями и рубят их всех. Здесь оказывается и брат убитого раньше Лукашкой, который приплывал выкупать его тело. Лука пробует взять этого абрека живым, но он тяжело ранит его в живот из пистолета – и сам погибает от казацкой пули. Окровавленного Лукашку перевозят домой. Оленин вечером приходит к Марьяне, но застаёт её в слезах. «Уйди, постылый!» – кричит она ему.
Глава 42. Лука лежит при смерти, ему собираются привезти из гор доктора, знатока трав. Оленин, поняв, что Марьяна никогда не полюбит его, уезжает из станицы в крепость, где стоит полк. Напоследок он прощается с Ерошкой, который выпрашивает у него ружьё в подарок. Мимо проходит, равнодушно поклонившись, Марьяна. Тройка отъезжает. Оленин оглядывается и видит: Ерошка с Марьяной разговаривают, видимо, о своих делах, не смотря на него.
Весной 1851 года 22-летний Лев Николаевич Толстой принял решение покончить со своей «безалаберной, без цели и без службы» жизнью в кругу великосветской молодёжи и вместе с братом Николаем Николаевичем, офицером артиллерии, уехал на Кавказ. 30 мая 1851 года они прибыли в станицу Старогладковскую.
Величественная природа Кавказа потрясла Льва Николаевича. «Вдруг он увидал, шагах в двадцати от себя, как ему показалось в первую минуту, чисто-белые громады с их снежными очертаниями и причудливую, отчётливую воздушную линию их вершин и далёкого неба. И когда он понял всю даль между им и горами и небом, всю громадность гор, и когда почувствовалась ему вся бесконечность этой красоты, он испугался, что это призрак, сон. Он встряхнулся, чтобы проснуться. Горы были всё те же».
Первыми впечатлениями об увиденном на Кавказе Толстой делится со своими московскими родственниками: «Здесь чудесные виды, начиная с той местности, где самые источники; огромная каменная гора, камни громоздятся друг на друга; иные, оторвавшись, составляют как бы гроты, другие висят на большой высоте, пересекаемые потоками горячей воды, которые с грохотом срываются в иных местах и застилают, особенно по утрам, верхнюю часть горы белым паром, непрерывно поднимающимся от этой кипящей воды. Вода до такой степени горяча, что яйца свариваются (вкрутую) в три минуты.
Женщины в большинстве красивы и хорошо сложены. Восточный их наряд прелестен, хотя и беден. Живописные группы женщин и дикая красота местности - прямо очаровательная картина, и я часто любуюсь ею».
В свои дневники и тетради Толстой записывал всё, что видел вокруг. Эти записи явились источниками будущих его произведений, стали настоящей энциклопедией о Кавказе тех лет. Историческая ценность многочисленных записей Толстого об увиденном на Кавказе состоит в том, что они выполнены лицом, непосредственно наблюдавшим описанные им события. Именно в этом и состоит особая значимость произведений Толстого, подарившего нам, его потомкам, в качестве драгоценного наследия бесценные сведения о событиях «дней минувших». Уже тогда писатель как бы предупреждал своих потомков об особенностях Кавказа и проживающих там народов, обращал внимание на проблемы взаимоотношений между ними. Уже тогда Толстой как бы предупреждал нас о том, что без справедливого разрешения этих проблем невозможно обеспечить стабильную и процветающую жизнь проживающих на Кавказе народов.
Во время пребывания на Кавказе Толстой в течение ряда лет проживал в станице Старогладковской. Именно там сформировался его особенный, «толстовский», взгляд на мир, позволивший ему затем создать литературные шедевры, признанные во всём мире. Станица вошла в историю ещё и тем, что являлась укреплением гребенских казаков.
«Станица была обнесена земляным валом и колючим терновником,- писал Толстой, - Выезжают из станицы и въезжают в неё высокими на столбах воротами с небольшою, крытою камышом крышкой, около которых стоит на деревянном лафете пушка, уродливая, сто лет не стрелявшая, когда-то отбитая казаками. Казак в форме, в шашке и ружье иногда стоит, иногда не стоит на часах у ворот, иногда делает, иногда не делает фрунт проходящему офицеру».
Читая подробно описанную дорогу между станицами, невольно ощущаешь, что это ты сам едешь по этой дороге, осматривая кордоны казаков и вышки с солдатами, что это ты сам въезжаешь через ворота в станицу и становишься участником её повседневной жизни.
«Дома казаков все подняты на столбах от земли на аршин и более, опрятно покрыты камышом, с высокими князьками. Все ежели не новы, то прямы, чисты, с разнообразными высокими крылечками и не прилеплены друг к другу, а просторно и живописно расположены широкими улицами и переулками.
Перед светлыми большими окнами многих домов, за огородками, поднимаются выше хат тёмно-зелёные раины, нежные светлолиственные акации с белыми душистыми цветами, и тут же - нагло блестящие жёлтые подсолнухи и вьющиеся лозы травянок и винограда.
На широкой площади виднеются три лавочки с красным товаром, семечком, стручками и пряниками, и за высокой оградой, из-за ряда старых раин, виднеется, длиннее и выше всех других, дом полкового командира со створчатыми окнами».
В описание станицы органически мягко и тепло вплетается обращение писателя к природе, как составной части повседневности размеренной и давно устоявшейся жизни казаков: «Был тот особенный вечер, который бывает только на Кавказе. Солнце зашло за горы, но было ещё светло. Заря охватила треть неба, и на свете зари резко отделялись беломатовые громады гор. Воздух был редок, неподвижен и звучен. Длинная, в несколько верст, тень ложилась от гор на степи».
Описание вечерней природы Толстой плавно переводит на описание вечерней жизни населения станицы: «...станица в эту пору вечера особенно оживляется. Со всех сторон продвигается пешком, верхом и на скрипучих арбах народ к станице. Девки в подоткнутых рубахах, с хворостинами, весело болтая, бегут к воротам навстречу скотине, которая толпится в облаке пыли и комаров, приведённых ею за собой из степи.
Сытые коровы и буйволицы разбредаются по улицам, и казачки в цветных бешметах снуют между ними. Слышен их резкий говор, весёлый смех и визги, перебиваемые рёвом скотины. Там казак в оружии, верхом, выпросившийся с кордона, подъезжает к хате и, перегибаясь к окну, постукивает в него, и вслед за стуком показывается красивая молодая голова казачки и слышатся улыбающиеся ласковые речи.
Визжат казачата, гоняющие кубари на улицах везде, где вышло ровное место. Через заборы, чтобы не обходить, перелезают бабы. Изо всех труб поднимается душистый дым кизяка. На каждом дворе слышится усиленная хлопотня, предшествующая тишине ночи».
На левом берегу Терека были в то время и другие станицы, между которыми в лесу была проложена дорога - кордонная линия. На правой «немирной» стороне Терека, почти напротив станицы Старогладковской, находилось чеченское селение Хамамат-Юрт. На юге, за Тереком, казацкие станицы граничили с большой Чечнёй. На севере - с Моздокской степью с её песчаными бурунами.
В районе станиц гребенских казаков «Терек, отделяющий казаков от горцев, течёт мутно и быстро, но уже широко и спокойно, постоянно нанося сероватый песок на низкий, заросший камышом правый берег и подмывая обрывистый, хотя и невысокий левый берег с его корнями столетних дубов, гниющих чинар и молодого подроста. По правом берегу расположены мирные, но ещё беспокойные аулы; вдоль по левому берегу, в полуверсте от воды, на расстоянии семи и восьми вёрст одна от другой, расположены станицы.»
Гребенцы - это старейшая казачья община, сформировавшаяся в конце 15-начале 16 веков в предгорьях Северо-Восточного Кавказа из переселившихся сюда донских казаков и беглых крестьян из областей Великого Московского княжества.
Сложившаяся община казаков заселила постепенно урочище Гребни вдоль реки Сунжи. Под давлением соседей - кумыков и чеченцев, которые стали нападать на городки казаков, отгонять их скот, лошадей и брать в плен не только мужчин, но и женщин и детей, гребенцы вынуждены были переместиться на левый берег Терека.
Новые земельные владения гребенцов лежали вдоль реки Терек, напротив впадения в него реки Сунжи, и представляли собой узкую полосу плодородной и лесистой земли: около 86 км в длину и 11-22 км в ширину. Занималось гребенское казачество земледелием, скотоводством, коневодством, рыболовством, виноградорством и виноделием.
После переселения гребенцов с правого берега на левый, из них было сформировано Гребенское казачье войско, входившее в состав иррегулярных войск Российской империи. В 1870 году из гребенцов был сформирован казачий полк в составе Терского казачьего войска.
Находясь на Кавказе, гребенцы, несмотря на удаление от России, сохранили в прежней чистоте русский язык и старую веру. Наиболее известное описание характера «воинственного, красивого и богатого староверческого русского населения, называемого «гребенскими казаками», дал Толстой. Описывая гребенцов, он отмечал их связи с горским населением.
«Живя между чеченцами, казаки перероднились с ними, и усвоили себе обычаи жизни и нравы горцев; ещё до сих пор казацкие роды считаются родством с чеченскими, и любовь к свободе, праздности, грабежам и войне составляют главные черты их характера. Щегольство в одежде состоит в подражании черкесу. Лучшее оружие казаки добывали у горцев, лучших лошадей покупали у них же»
Перенимая окружающую культуру горцев, «молодец казак, щеголяя знанием татарского языка и, разгулявшись, даже со своим братом говорит по-татарски. «Несмотря на то, этот христианский народец, закинутый в уголок земли, окружённой полудикими магометанскими племенами и солдатами, считает себя на высокой степени развития и признаёт человеком только одного казака, на всё же остальное смотрит с презрением». В своих произведениях Л. Толстой отмечал неприязнь гребенских казаков к российскому влиянию, которое «выражается только с невыгодной стороны: стеснением в выборах, снятием колоколов и войсками, которые стоят и проходят там».
Наблюдая за жизнью гребенцов, Толстой писал: «Казак, по влечению, менее ненавидит джигита-горца, который убил его брата, чем солдата, который стоит у него, чтобы защищать его станицу, но который закурил табаком его хату. Он уважает врага-горца, но презирает чужого для него и угнетателя-солдата. Собственно, русский мужик для казака есть какое-то чуждое, дикое и презренное существо, которого образчик он видел в заходящих торгашах и переселенцах-малороссиянах, которых казаки презрительно называют шаповалами».
В год прибытия Толстого на Кавказ там продолжалась война с горцами. Русские войска под началом князя А.И. Барятинского отвоёвывали всё новые районы, вынуждая горцев уходить в горы. Многие горцы упали духом и переходили на сторону русских. В качестве добровольца Толстой участвовал в боевых операциях. Он наблюдал жизнь солдат и офицеров, узнал войну, видел тяжёлые последствия набегов на горские аулы.
Толстой полюбил Кавказ и решил остаться здесь на военной или гражданской службе, «всё равно, только на Кавказе, а не в России». Более того, он настолько полюбил быт и свободную жизнь казаков, их близость к природе, что даже серьёзно стал думать «приписаться в казаки, купить избу, скотину, жениться на казачке».
Жизнь на Кавказе среди простых людей и богатой природы оказала на Толстого благотворное влияние. Он чувствует себя свежим, бодрым, счастливым и удивляется, как он мог так праздно и бесцельно жить раньше. Только на Кавказе ему стало ясно, что такое счастье. Счастье - это быть близким к природе, жить для других, - решает он. Толстому нравится и общий строй жизни казачества; своей воинственностью и свободой он казался ему идеалом для жизни и всего русского народа. Но как не восхищался он и людьми, и природой Кавказа, как не хотелось ему связать свою судьбу с этими людьми, он всё же понимал, что слиться с жизнью простого народа он не сможет.
В станице Старогладковской Толстому нравятся жизнь и быт казаков, никогда не знавших крепостного права, их независимый, мужественный характер, особенно у женщин. Он изучает самый распространённый среди горцев-мусульман кумыкский язык и записывает чеченские песни, учится джигитовать. Среди горцев Толстой находит много замечательных, смелых и самоотверженных, простых и близких к природе людей.
В офицерском обществе он чувствовал себя одиноко. Его больше привлекали солдаты, в которых он сумел оценить простоту, доброе сердце, стойкость и мужество. Но особенно привлекательна была для него вольная жизнь казаков, Он подружился со старым казаком - охотником Епифаном Сехиным, слушал и записывал его рассказы, казачьи песни. Черты характера этого человека Толстой запечатлел позднее в образе дяди Ерошки в «Казаках». Он говорит про него: «Это чрезвычайно интересный, вероятно, уже последний тип гребенских казаков. Он был огромного роста, с седою как лунь широкою бородой и широкими плечами, и грудью. На нём был оборванный подоткнутый зипун, на ногах обвязанные верёвочками по онучам оленьи поршни и растрёпанная белая шапчонка. За спиной он нёс через одно плечо кобылку и мешок с курочкой и кобчиком для приманки ястреба; через другое плечо он нёс на ремне дикую убитую кошку; на спине за поясом заткнуты были мешочек с пулями, порохом и хлебом, конский хвост, чтоб отмахиваться от комаров, большой кинжал с порванными ножнами, испачканными старою кровью, и два убитые фазана». Толстой ходил на охоту с этим старым 90-летним казаком, что позволило писателю столь красочно описать его внешность и многочисленные охотничьи предметы.
28 августа 1853 года Толстой начинает писать знаменитую повесть «Казаки», над которой работал в общей сложности около десяти лет с перерывами. Заглавие точно передаёт смысл и пафос произведения, в котором утверждается красота и значительность жизни. В повести простая, близкая к природе трудовая жизнь казаков показана как социальный и нравственный идеал. Труд - необходимая и радостная основа народной жизни, но труд не на помещичьей, а на своей земле. Так решил Толстой ещё в начале 60-х годов самый злободневный вопрос эпохи. Никто сильнее его не выразил в своём творчестве эту мечту русского мужика. Ни одно из произведений Толстого не проникнуто такой верой в стихийную силу жизни и её торжество, как «Казаки».
Первая часть повести «Казаки» была напечатана в журнале «Русский вестник» в 1863 году. В этом произведении писатель соединил описание прекрасной природы Кавказа, глубоко личные переживания её героя Оленина с величавой характеристикой целого народа, его быта, веры, трудов и дней.
Работая над «Казаками», Толстой по памяти восстанавливал свои кавказские впечатления, перечитывал кавказские дневники: и беседы с Ерошкой, и похождения на охоту, и любовь к казачке, и ночные стуки в окошко, и любованье казачьими хороводами с песнями и стрельбой, и мечты купить дом и поселиться в станице.
Большое внимание Толстой уделил фольклору и этнографии народностей Кавказа и казачества гребенских станиц. Их быт, нравы, история, народное творчество и язык запечатлены Толстым во многих подробностях и с поразительной художественной точностью.
В описаниях Толстого предстают очаровательные женщины гребенских казаков - сильные, свободные, поразительно красивые и независимые в своих действиях. Они являлись полными хозяйками в своём домашнем очаге. Толстой любовался их красотой, их здоровым сложением, их восточным изящным нарядом, мужественным характером, стойкостью и решительностью. В повести «Казаки» он писал: «Постоянный мужской, тяжёлый труд и заботы дали особенно самостоятельный, мужественный характер гребенской женщине и поразительно развили в ней физическую силу, здравый смысл, решительность и стойкость характера. Женщины большею частью и сильнее, и умнее, и развитие, и красивее казаков. Красота гребенской женщины особенно поразительны соединением самого чистого типа черкесского лица с широким и могучим сложением северной женщины. Казачки носят одежду черкесскую: татарскую рубаху, бешмет и чувяки; но платки завязывают по-русски. Щегольство, чистота и изящество в одежде и убранстве хат составляют привычку и необходимость их жизни».
Под стать казачкам и гребенские казаки и мужчины. Одного из них Толстой описал в образе молодого Лукашки: «...это был высокий, красивый малый лет двадцати... Лицо и всё сложение его выражали большую физическую и нравственную силу. Взглянув на его статное сложение и чернобровое умное лицо, всякий невольно сказал бы: «Молодец малый!».
В моей небольшой работе я отметила то сильное впечатление, которое оказал Кавказ на духовное состояние Толстого. Жизнь в станице Старогладковской позволила ему познать и великолепно описать историю гребенских казаков - относительно малочисленной общины русских людей, оказавшихся на окраине России в окружении враждебных горцев, но крепко сохранивших всё русское, православную веру и преданность своему Отечеству.
Учитывая современную действительность, я полагаю возможным сделать вывод о том, что проблемы Кавказа и его народов, на что указывал писатель, главным образом в районе Чечни и Дагестана, остаются и теперь неразрешёнными, справедливо не решёнными. Вроде бы удалось замирить очередную чеченскую войну, но напряжённость в отношениях между народами этого региона России сохраняется. Нападения боевиков на представителей власти, теракты, гибель людей не прекращаются. Население продолжает находиться в состоянии страха за свою жизнь.
Остаётся недовольным казачество Юга России за несправедливое отобрание у них земель в пользу чеченцев, за вынужденное переселение, за отсутствие поддержки в этом вопросе со стороны властей. Гребенских казаков чеченцы силой и угрозами изгнали из казачьих станиц, расположенных на левом берегу Терека. Теперь весь Шелковской район, его земли, включены в состав Чечни, а бывшие станицы гребенских казаков заселены чеченцами, в том числе и станица Старогладковская, где проживал Толстой во время своего пребывания на Кавказе. Да теперь это уже и не станицы, а Старогладковская уже не Старогладковская, а Старогладовская. Это не всё равно, так как название своё первоначальное станица получила по имени первого своего атамана - Гладкова. При государственной поддержке чеченцы построили там для себя добротные дома и обзавелись хозяйством. Тех, кто пытался сопротивляться, чеченцы нередко убивали, вырезали целые семьи казаков. Необходимо отметить, что казаки гребенские и Юга России не смирились и намерены возвратить себе свои исторические земли и станицы, где чеченцы никогда не проживали, но теперь живут на исконно казачьей земле! Перспективу этой загнанной вглубь проблемы можно только предполагать. При этом ясно одно, главное, - силовым путём её не решить!