Лев толстой - казаки. Евгения Тур. Казаки, повесть Графа Л. Н. Толстого
ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ «КАЗАКОВ».
1. Продолжения повести.
A. Автограф 4°, 4 л. из двух отдельных согнутых полулистов писчей бумаги (клеймо № 20), писанных размашистым почерком, без полей (кроме первой страницы, где для них оставлено 1/3 ширины). Начало: «Прошло 2 года (написано сверх первоначального: 6 лѣтъ) съ тѣхъ поръ...» Содержит рассказ о возвращении Кирки (прежнее имя Лукашки) из гор. Изложение сжатое и чем ближе к концу, тем более конспективное, так что похоже на первый набросок сцены. Герой еще носит имя Ржавский, следовательно, писано до 1 сент. 1860 г. (см. след. №). По указанию Дневника можно думать, что сцена писалась 9 мая 1858 г. в Ясной поляне. («Писал возвращение Кирки».)
Напечатано выше. (Стр. 153-157.)
Б. Автограф F°, 6 л. Бумага заграничная почтовая большого формата (в описании клейм № 15). Два листа заняты обложкой, на которой надпись: «Беглец. - Иер. 1 сентября 1860». Почерк четкий, поля занимают всю правую половину страниц, поправок почти нет, так что похоже на перебеленный автограф. Начало: «Глава. Господа вернувшись съ охоты...». Содержит вариант эпизода о возвращении Кирки из гор. Герой - уже Оленин (впервые в датированном материале).
Напечатано выше. (Стр. 157-161.)
B. Автограф 4°, 21 л. из одиннадцати отдельных согнутых писчих полулистов (бумажное клеймо № 20), писанных один после другого, последний полулист весь, кроме небольшого куска внизу, оторван. Писано тонким, четким, сжатым почерком в несколько присестов и лишь на левых половинах страниц, правые же изредка заняты поправками и вставками. Наверху первой страницы справа дата: «15 февраля 1862». Начало: «Часть 3-я. Глава 1-я. Прошло три года съ тѣхъ поръ...». Содержит продолжение «Казаков»; герой уже Оленин, но казак еще Кирка, а вместо Белецкого - Дампиони.
Напечатано выше (Стр. 161-175).
2. Варианты к I части.
1. Автограф 4°, 20 л. Из десяти отдельных согнутых полулистов писчей бумаги (клеймо № 3). Пожелтелая бумага, низкий, широкий почерк, близкий к рукописи «Детства», отсутствие полей - все признаки кавказской группы рукописей. Есть карандашные поправки, одновременные с чернилами, и вымарки. Начало: «Беглец. Глава 1-я. Марьяна. Поздно вы встаете...». Содержит три главы и начало 4-й. Перед гл. 3-й «Встреча» набросано другим почерком несколько строк конспекта, уже имеющих в виду иную форму изложения - письмо офицера. Также перед гл. 4-й и после нее - крупно брошен ряд конспективных фраз (намечающих дальнейшее развитие плана при иной ситуации). Имя героя - Губков (и Дубков). Марьяна уже замужем.
Считаем этот автограф за самое раннее начало повести и относим его к 28-31 августа 1853 г. Вскоре работа была оставлена, и автор уже не возвращался более к ней, начав в скорости писать опять сначала по иному плану. Конспективные фразы представляют попытку создать мостик от данного начала повести к следующему варианту.
Вариант № 1, (стр. 176-188.)
2. Автограф 4°, 12 л. Старая пожелтевшая бумага (клеймо № 4), тщательный почерк, письмо без полей, шесть цельных сгибов, нумерация только по сгибам: 1-6. Поправки одновременны тексту.
Начало: «Казаки. Глава I. Двѣ роты пѣхотнаго...». Содержит рассказ о прибытии в Гребенскую староверческую станицу поручика Ржавского с старым денщиком Петровым. Знакомство с Ерошкой. Вечер в станице. Марьяна с Устинькой на улице с казаками Киркой и Назаркой. Кирка просит свидания.
Относим рукопись к 1853 г. и считаем ее первым прочным началом повести после оставленной попытки предыдущего № 1. Она имеет прямое продолжение, теперь скрытое в середине следующего автографа № 3 (вторая его часть). В этом убеждает совпадение бумаги, способа писания и нумерации, счета глав и непосредственное примыкание по содержанию. Разъединение произошло, вероятно, в 1858 г.
3. Автограф 4°, 22 л., нумерованный по страницам (1-44), с утратой одного листа (стр. 31-32), писан с обеих сторон, кроме стр. 33 и 44, где оборотные стороны без текста и без цыфры. Составлен из четырех частей: 1) Первые 18 страниц (4 полулиста и одна четвертушка) писаны на бумаге с клеймом № 19, с большими полями у наружного края. 2) Стр. 19-30 (три полулиста) писаны без полей с небольшим отступом у начала строк, другим почерком и на бумаге с клеймом № 3 или № 4, с зачеркнутой старой нумерацией (одна цыфра на целый сгиб в 4 страницы, здесь: 7, 8, 9) и старым счетом глав, дважды исправлявшимся (сперва было: 6, 7, 8, потом исправлено на 5, 6, 7, потом и то и другое зачеркнуто). 3) Один лист стр. 33, писанный тоже без полей, но на другой бумаге и другим почерком (клеймо бумаги № 20). 4) Стр. 34-44 снова с полями у наружного края, как 1-я часть автографа и на той же бумаге № 19 (клеймо сохранилось внизу стр. 40-44). Стр. 38-44 писаны на двух полулистах, вложенных один в другой. Начало: «Глава 2. На другой день после описанного события две роты...». Содержание то же, что в предыдущей рукописи, но добавлено свидание Кирки с Марьяной, очерк о Гребенских казаках и характеристика Ржавского.
Сборный характер рукописи объясняем следующим образом. Взявшись в 1858 г. за старые бумаги «Казаков», Толстой переписал с обработкой начало (предыдущая рукопись), это составило первые 18 страниц данной рукописи; для продолжения же он взял прямо старые листки (здесь вторая часть рукописи) и затем приписал 3-ю и 4-ю части. Дальше начались новые переделки: оплошная пагинация по страницам, новый счет глав, установившийся не сразу: цыфра 2 вначале явно переделана из 1 (на стр. 6 видим зачеркнутую цыфру главы: 2), тогда же прибавлена и первая фраза (старое начало было: «Две роты...»). Но 3-я гл. (стр. 14) была установлена сразу и лишь перенесена на несколько строк ниже. Есть и очень поздние переделки: замена Кирки Лукашкой могла быть сделана лишь в 1862 г., ибо в рукописи В с датой 15 февраля 1862 г. казак еще Кирка.
Часть рукописи печатаем выше. Вариант № 2 (стр. 188-190).
4. Автограф 4°, 17 л. писан на бумаге с клеймом № 3, или № 4 без полей, с отступом у начала строк (кроме последних 4 листов, где есть поля и бумага без клейма - это вариант предыдущих двух листов). Первые 5 л. не нумерованы: начиная с оборота 6-го листа идет нумерация: 45, 46 и т. д., кончая 59. Между 47 и 48 стр. вложен полулист (4 стр.) без цыфры, примыкающий по первоначальному тексту к 47 стр., но при переделке отпавший и потому весь зачеркнутый. Между 51 и 52 стр. снова вложен полулист без нумерации, тоже непосредственно продолжающий текст, но при переделке, как выше упомянуто, замененный более развитым вариантом на 8 стр., но с сохранением тех же фраз вначале ив конце. Начало: «литься сказала мать...».
Считаем весь манускрипт (кроме последних 4 листов варианта) возникшим в 1853 г. и обработанным около 1858 г. Он с некоторым пропуском продолжает вторую часть предыдущей рукописи. Легко восполнить содержание этого пропуска. Вторая часть окончилась свиданием Кирки с Марьяной, занимавшим по старому счету 8 главу; данная же рукопись начинается о конца 9-й гл., ибо на втором же листе читаем: «10. Ржавский проснулся в самом веселом расположении духа». Итак 9-я гл., очевидно, содержала ночную попойку Кирки после свиданья и отправление на рассвете на кордон, когда мать на прощанье остерегает его от питья. Дальше есть главы 11-я и 12-я.
Около 1858 г. этот текст был переделан, получил продолжение нумерации и приспособлен к новой редакции, но не вполне: стр. 45-я стоит лишь на 6 л., но предыдущие 11 страниц не зачеркнуты; очевидно молчаливо предполагалось, что они не войдут в текст. Но сейчас многое из них включено. Легкая обработка и замена имени Кирки в 1862 г. имела место и здесь.
5. Автограф 4°, 7 л. Первые четыре листа писаны без полей на бумаге фабрики Рейнер (клеймо № 20) и покрыты поправками и вымарками; есть пагинация, начиная с 60 стр., но не все листы мечены. Если читать основной текст без поправок, то надо подложить листы вопреки пагинации в таком порядке: 60, 61, 64, 65, без цыфры, 66, другой без цыфры. Первоначальный текст кончается на 4 л. вместе с концом письма. Остальное писано позже. Следующие два листа на другой, более плотной бумаге без клейма, с полями у наружного края, мечены: 62, 63, две остальных страницы без цыфр. Если вставить этот сгиб согласно пагинации после 61 стр. и читать с поправками, то получится новый вариант всего эпизода. Но при этом следует откинуть наросший еще позднее на 6 л. конец (от слов: «Я подошел и увидал странное зрелище»). Последний 7-й л. снова более тонкой бумаги, как первые 4, но без клейма; на нем без полей, сжато набросано начало 13 гл. - Поправки и приписки одни близки к времени создания первоначального текста, другие - не ранее 1862 г.
Начало: «Я пошелъ на удачу».
Изложенные выше сведения о рукописи убеждают, что текст ее лишь после переделки получил пагинацию, так же, как это было уже в двух случаях раньше (см. два предыдущих №№). Но там мы могли отнести первоначальный текст к 1853 г., а обработку и нумерацию - к 1857-1858 гг.; здесь дело обстоит иначе: мы не имеем права относить бумагу Рейнера к 1853 г. Остается одно объяснение: на эпизоде одиночной охоты обрывалось то, что было создано в 1853 г.; пять лет спустя Толстой, вернувшись к старым бумагам, стал продолжать с того места, где остановился тогда. (Запись дневника 19 февр. 1858 г.: «Старое начало Казаков хорошо, продолжал немного»). Возможно, что именно это продолжение здесь перед нами. Вскоре затем оно подверглось переделке на ряду с прочим старым материалом и тогда всё сплошь было занумеровано, но старые листки, отпавшие при этой работе, не были выброшены, а сохранились рядом.
Печатаем первоначальный текст отрывка без поправок 1862 года. Вариант № 3 (стр. 190-194).
6. Автограф 4°, 6 л. Подобно нескольким предыдущим №№ распадается на две части: первоначальный текст и его обработанная редакция - вариант. Здесь первая часть обнимает 4 листа бумаги Рейнера, нумерации нет, но в заглавии стоит: 14. (Предыдущая рукопись остановилась на 13 гл.) Рядом написано: «Глава 4-я». (Это - остаток другого деления на крупные главы; в предыдущей рукописи на 4 листе в новой приписке после старого текста видим: «глава 3-я»; следовательно деление на крупные главы моложе.) Остальные 2 лл. рукописи по плотной без клейма бумаге, почерку и присутствию полей совпадают с соответственными поздними частями нескольких предыдущих рукописей и содержат более подробный вариант к 3 и 4 лл. первой части. Но вариант не вполне прилажен, так что неизвестно, к какому месту первоначального текста может он быть вставлен. В конце его брошено несколько фраз конспекта и конспектом же намечено содержание гл. 6-й. Здесь почерк еще более поздний. Начало: «2-е письмо Ржавскаго къ своему прiятелю».
Первоначальный текст непосредственно продолжает материал предыдущих рукописей и вскоре по написании был обработан; то и другое имело место в 1858 г. Некоторые эаметки на полях и фразы конспекта в конце писались уже в 1862 г.
Вариант № 4 (стр. 194-198).
7. Автограф 4°, 8 л. Четыре согнутых полулиста бумаги фабрики Шумова (клеймо № 8) со следами сшивки в три наружных шва, отдельных друг от друга. Почерк четкий, старательный, поправок мало, чернила коричневые, поля у наружного края. На 1-й стр. выше заглавия мелкая, малоразборчивая запись и на полях три-четыре более поздних конспективных ремарок крупным почерком.
Начало: «Казаки. Глава I. Въ Гребенской станицѣ былъ праздникъ...».
Содержит одно из ранних начал повести: приезд в станицу двух молодых казаков и свидание Кирки с Марьяной; часть материала вошла в.XXXVI гл. печатного текста, но здесь характеры и имена другие.
По бумаге и способу сшивки рукопись тожественна, как и следующий №, с одним неизданным отрывком из бумаг Толстого (см. при описании клейма), точно датирующимся по Дневнику февралем 1855 г. Поэтому относим рукопись или к этому году (тогда подтверждается указание пустой обложки - см. об этом во II гл. статьи) или к 1856 г., когда Дневником засвидетельствовано возвращение к «Казакам». По содержанию и счету глав отрывок этот имел прямое продолжение в следующей рукописи; приписки крупным почерком, намечавшие дальнейшее развитие сюжета, были сделаны, вероятно, вскоре после написания отрывка и остались без развития, так как весь этот план был брошен. По этому плану Кирка - скромный, робкий малый, над которым доминирует старший товарищ Епишка, смелый, удалой казак из богатой, заслуженной семьи; он покровительствует любви Кирки к Марьяне. Нет и намека на дядю Ерошку и по замыслу ему как-будто здесь даже нет и места, ибо этот Епишка есть не что иное, как молодой Ерошка. Ниже мы возвращаемся к этому вопросу.
Вариант № 5 (стр. 198-205).
8. Автограф 4°, 12 л. Из шести полулистов той же Шумовской бумаги с теми же тремя швами; сшивка отчасти сохранилась, но некоторые листы освобождены, при чем 2-й и 5-й полулисты разорваны по сгибу на отдельные четвертки. Писано на левых половинах страниц, текст без перерыва. С 3 л. почерк меняется, на 6 и 7 лл. особенно резко; с этого места есть поправки несомненно очень поздние.
Начало: «Глава II. Кордонъ. Молодые казаки гуляли до свѣта...».
По соображениям, приведенным в описании предыдущей рукописи, данный отрывок есть прямое ее продолжение и писан вскоре же. Но замысел уже успел существенно измениться: исчез яркий Епишка первой главы, на первое место выдвинулся Кирка, вновь появился старик дядя Ерошка. Глава «Кордон» здесь - самый ранний вариант эпизода об убийстве абрека, еще сравнительно сжатый и скупой; действующие лица еще носят другие имена (Кирка, Иляс, Евдошка). Вероятно, при работе над этой главой автор вспомнил, что раз Епишка в 1-й гл. отброшен, то следует вытравить оттуда его имя, поэтому мы видим в предыдущей рукописи однажды замену Епишки Киркой, но работа эта тотчас же была оставлена. Подобным же образом, взявшись за данную рукопись еще раз. в 1862 г., автор начал исправлять Кирку на Jlyкашку и Евдошку на Ергушова, но снова не провел поправок до конца.
Печатаем часть II главы. Вариант № 6 (стр. 205-214).
9. Автограф 4°, 6 л. Два сгиба и две отдельных четвертки плотной писчей бумаги без клейм (в описании № 9).
Начало: «Вліяніе офиц[ера] на М[арьяну]. Былъ августъ мѣсяцъ...».
По сорту и плотности бумага очень близка к рукописи «Севастополь в августе» (конец 1855 г.) и отрывку «Фантастического рассказа», точно датируемого июлем 1858 г. Поэтому отрывок может быть отнесен к тому же времени; по содержанию же он есть развитие сжатого наброска той же сцены в предыдущем №. Здесь текст уже очень близок к печатному, но самый конец главы иной. И конспективные заметки в конце намечают ход событий, не вполне совпадающий с теперешней развязкой.
10. Автограф F°, 2 л.
Начало: «Бѣглый казакъ». Терская линія. Червленная станица - сердце Гребенскихъ казаковъ...».
Содержит описание местности и казачьих нравов. Одно из старых начал повести. Изложение от 1-го лица или предполагает эпистолярную форму. (Вторая глава начинается словами: «Я пріѣхалъ жить въ Червл[енную] станицу».) Описание по тексту очень близко к соответствующему месту рукописи № 3, возникшему около 1858 г. Это сходное место вероятно было перенесено туда из данного отрывка, который по общему виду рукописи, по бумаге (описание клейма № 9) и по изложению от 1-го лица должен быть отнесен к ранней стадии работы, от 1853 до 1855 и не далее 1856 г.
11. Автограф F°, 2 л. Почтовый лист большого формата заграничной бумаги; текста три страницы, писано на левых половинах страниц, правые же изредка заняты заметками и дополнениями.
Начало: «Бѣглецъ. У казака Иляски было два сына...».
Содержит в кратком конспекте весь план повести из трех частей. Ход событий, лица и отношения во многом иные, чем сейчас. Относим конспект к 19 апреля 1857 г., когда Толстой был в Женеве. Под этим числом запись Дневника гласит: «Написал Конспект», чему предшествовало, начиная с 14-го числа, неоднократное обдумыванье, ежедневно отмечавшееся в Дневнике.
Вариант № 7 (стр. 214-218).
12. Автограф F°, 8 л. Такая же заграничная почтовая бумага, как в предыдущей рукописи; старательный почерк, писано тоже на левых половинах страниц.
Начало: «Бѣглецъ. I. Старое и новое».
Содержит тоже конспект, но очень своеобразный; обнимая лишь первую главу и начало второй, он гораздо более похож на первый сжатый набросок самого изложения; затем весь он разбит на мелкие части под цыфрами, таких частей в I главе 43, во 2-й - 9. Наконец, особенность конспекта в том, что он местами писан ясно ритмической прозой, размером анапеста. План здесь совсем иной, чем в предыдущем конспекте. И эта форма и самый план быстро были оставлены.
По всем этим признакам относим рукопись к последним числам апреля 1857 г., когда Дневник на протяжении нескольких дней отмечает работу над «прозаическим» и особо над «поэтическим Казаком» и колебания, какой форме отдать предпочтение.
Вариант № 8 (стр. 218-224).
13. Автограф F°, 10 л. Бумага почтовая большого формата тонкой заграничной выделки, большей частью без клейма, но на немногих листах встречается тисненый рельефом паровоз без всяких надписей. Писано на левых половинах страниц.
Начало: «Бѣглецъ. Глава 1. Казачья станица». Потом 1 переделана на 4, слова «Казачья станица» зачеркнуты, и ниже (другими чернилами?) написано: «1. Офицеръ. Двѣ роты пѣхотнаго Кавказскаго полка...».
Сопоставление заграничной бумаги и заглавия повести «Беглец» с указаниями Дневника за апрель 1857 г., где именно так зовутся «Казаки», затем то, что жених Марьяны здесь носит имя Терешки, встречаемое еще лишь в двух конспектах того же времени, определенно прикрепляет эту рукопись к апрелю 1857 г., когда Толстой жил в Женеве. Некоторые детали рассказа (Хорунжий, отец Марьяны, узнает о том, что у них поместили офицера, от дочери на улице) связывают рукопись с материалами 1853 г. (см. выше № 2).
Вариант № 9 (стр. 224-229).
14. Автограф 8°, 18 л. Бумага почтовая тонкой заграничной выделки малого формата без клейма, все 18 отдельных листков нумерованы, почерк довольно мелкий, оставлены поля у наружного края, есть поправки другими чернилами.
Начало: «Бѣглый Казакъ. Глава 1. Праздникъ. Былъ ясный вечеръ Троицына дня». Затем оба слова заглавия зачеркнуты, каждое отдельно, вместо 1 поставлено 2, слово «Праздник» и первая фраза тоже вымараны и заменены словами: «На другой день послѣ событiя на кордонѣ...».
Содержит подробный рассказ о праздничном вечере на улице станицы. Действуют Кирка, его товарищ Иляс, Марьяна и Ерошка; глава кончается свиданием Кирки и Марьяны. Начатая вторая глава говорит о том, как Ерошка ходил к родителям Марьяны сватом за Кирку. Внутри: первой главы дано под цыфрами 9 мелких подразделений.
По всем данным первоначальный текст рукописи возник в мае-июне 1857 г. в Швейцарии и затем, по крайней мере дважды, покрывался позднейшими поправками (в числе которых видное место занимают поправки 1862 г.). Несомненно к этому варианту относится запись Дневника 24 июня о чтении Боткину: «Казак ему понравился» и на следующий день: «написал свидание, хорошо, кажется».
Первоначальный текст рисует тип Кирки совсем иной, чем теперешний Лука; он скромен и робок, как в набросках первой половины 1850-х гг. (ср. выше №№ 3 и 7). На обороте 4 листа на полях набросан (позднее) перечень глав всех трех частей повести, не соответствующий первоначальному тексту данной главы; считаем его возникшим и записанным сюда позже, уже в России, в конце того же или в начале следующего года и печатаем его ниже в отделе конспектов под 1858 г.
Вариант № 10 печатаем в его первоначальном виде, без позднейших поправок, настолько удалось их отделить. (Стр. 229-245.)
15. Автограф 4°, 35 л. сшиты в тетрадь внутренним швом, в пять проколов; всех листов было сперва 38, но 3 исчезли: два оторвано, a из 4 вырезанных уцелело 3. Бумага двух фабрик (клейма №№ 18 и 19), почерк четкий, более острых очертаний, чем в рукописях начала 1850-х гг.; поля у наружного края, не нумеровано. Текст занимает лишь 10 первых листов.
Начало: «Глава I. Молодой Гребенской казакъ стоялъ на вышкѣ...».
Содержит главу «Секрет» или «Кордон» с убийством абрека: окончено на том, как, насмотревшись на тело, казаки стали расходиться.
Считаем, что рукопись писалась в 1857-1858 гг., а правилась (вероятно, и кончалась) в 1862 г. За первое говорят такие три соображения: 1) На той же бумаге писаны рукописи № 3 и № 17, относимые к этому времени; 2) третий участник «секрета» здесь сразу зовется Ергушовым, тогда как в рукописи 1856 г. (№ 8) он сперва Евдошка и лишь потом заменен Ергушовым; 3) дневник 1858 г. дважды упоминает о писании главы «кордон» (в апреле и в ноябре). Второй же вывод основан на том, что до половины 5 листа имя казака - Кирка, лишь сверху измененное на Луку, а с конца 9-й страницы уже на ходу пера пишется Лукашка (хотя автор до конца не раз снова сбивается на Кирку); а в датированной рукописи продолжения «Казаков» (15 февр. 1862 г.) еще твердо стоит Кирка. Текст эпизода еще не окончательный, ибо в деталях ход событий сейчас несколько иной. Вырезались листы, очевидно, для того, чтобы переписать, ибо сохранился беловой автограф (см. следующий №), начинающийся как раз теми же словами, что первый из вырезанных отсюда листов.
16. Автограф 4°, 4 л. Бумага Рейнера, рукопись беловая, содержит часть главы «Кордон», начиная с средины фразы: «высмотрел цель, которая чуть виднелась...», т. е. как раз теми словами, которыми начинается один из вырезанных листков предыдущей рукописи, следовательно, списано с этого листка. - Относится, как и оригинал, к 1857-1858 г.
17. Автограф 4°, 8 л. Бумага с клеймом № 18, поля у наружного края, страницы не мечены, рукопись перебеленная, поправки и заметки на полях другого почерка и чернил.
Начало: «Глава. На другой день. Въ станицѣ былъ праздникъ...».
Содержит описание осеннего праздника в станице (теперь главы XXXV-XXXVIII).
По связи других рукописей на той же бумаге и по другим ниже изложенным соображениям относим эту главу к 1858 г. Текст главы не далек от печатного, но кое в чем короче: нет рассказа о воровстве коней, и отсутствуют две хороводные песни. Последнее обстоятельство побуждает датировать рукопись не позже февраля 1858 г., ибо по Дневнику 26 февраля Толстой пишет в Старогладковскую станицу Н. П. Алексееву с просьбой прислать тексты песен. Из сохранившихся ответных писем Н. Алексеева к Толстому видно, что в марте он послал ему 10 песен, а в апреле еще одну и дополнительно пропуски к тем. Песни были вложены на отдельных листах и из них уцелел лишь вкладной лист к апрельскому письму. Из остальных пять песен дошло до нее в автографе Толстого (см. следующий №); в числе их две вошли в «Казаки».
18. Автограф F°, 2 л. Один писчий лист бумаги Рейнера (клеймо № 20);. от 2-го полулиста по длине оторвана полоса. Почерк быстрый и небрежный.
Содержит тексты пяти казачьих песен: 1) «Из-за садику, саду зеленого»;. 2) «Кто не был, не был за Дунаем»; 3) «В поле при долинушке выросло тут дерево»; 4) «Чаго в лицо бледно (солдатская)»; 5) «Как за садом, садом ходил, гулял молодец». Вероятно, песни выписаны автором из письма Н. Алексеева от марта 1858 г. (см. предыдущий №). Из этих песен первая и последняя взяты в повесть (гл. XXXVIII).
19. Автограф F°, 4 л. Бумага с неясным овальным клеймом, похожим на № 18, писано лишь на левых половинах страниц.
Начало: «2. Письмо офицера. Давно я не писалъ тебѣ...».
Цыфра вначале может означать только 2-е (письмо), а не 2-ю главу, ибо до очень позднего времени писем Ржавского предполагалось не менее двух; когда же, в конце работы, автор решил сконцентрировать весь материал в одно письмо, то место ему естественно было отведено не в начальных главах, а на исходе повести. Мы считаем, что к данной рукописи, относятся записи Дневника под 23-25 апр. 1858 г., из коих видно, что около трех дней автор был занят «письмом Ржавского».
20. Автограф 4°, 6 л. Три сгиба плотной писчей бумаги без клейма, поля у наружного края, довольно крупный почерк, есть поправки, частью более черными чернилами.
Начало: «Я давно не писалъ тебѣ...». [Письмо Ржавского о любви к Марьяне].
Текст рукописи дышит горячим тоном первого наброска, что не укрылось и от самого автора, написавшего в одном месте на полях: «Холоднее и спокойнее». Почти целиком включено в печатный текст. Считаем написанным в апреле 1858 г., когда в Дневнике отмечено: «Писал письмо Ржавского».
21. Автограф 4°, 3 л. Распадается на полулист бумаги Рейнера и четвертушку без клейма; по тексту же каждая четвертушка независима от других. Первая четвертушка целого сгиба содержит всего на 16 строках (зачеркнутых) отрывок из 2-го письма Ржавского...
Начало: «Но чтобы описать тебѣ мои удовольствiя...». Вторая четвертушка того же сгиба содержит отрывок из 1-го письма. Начало: «гибая...». По этому концу слова видно, что отрывок предполагалось поместить в процессе одной из переделок в 1858 г. старого текста 1853 г. (см. вариант № 4) вслед за стр. 47-й, кончившейся словами: «...какъ ты можешь жить тамъ, не по». На 48-й стр. этой переделки имеется свое «гибая», но зачеркнутое, и вся страница так измарана, что автор очевидно решил ее переписать и использовал для того чистую четвертушку занимающего нас сейчас сгиба, чтобы отрезать и вставить на место. Намерение было оставлено, и на старой 48 стр. прибавилось вторичное «гибая». Наконец 3-я отдельная четвертушка содержит отрывок нынешней XVI главы. Начало: «Глава 3. Лукашка гулялъ цѣлую ночь...». Лукашка назван так сразу, следовательно, отрывок не ранее 1862 г. Текст не дает больших отличий от печатного, но мелкие варианты есть; в числе их отметим большое количество горских слов в разговоре Луки с Ерошкой (Ким сен - кто там? Хончи - сосед).
22. Автограф 4°, 6 л. Три писчих полулиста бумаги Рейнера (клеймо 20). Беловая рукопись, писано на левых половинах каждой страницы.
Начало: «Глава 5. Было 5 часовъ утра. Петровъ раздувалъ голенищемъ самоваръ...».
Содержание близко к XXIV гл. печатного текста, но имена еще другие: Дампиони приходит звать Ржавского на пирог к Устиньке. Самой вечеринки не описано; написанное карандашом на полях у этого места слово «Письмо» указывает, что описание вечеринки в то время мыслилось в форме письма Ржавского (как оно и есть в других рукописях). Относим по бумаге и по данным содержания рукописи к 1858-1859 гг.
23. Автограф F°, 12 л. Шесть отдельных писчих листов фабрики Маршева (клеймо № 21), писано на левых половинах страниц, поправки очень мелким почерком. На 9-10 листах (5-й цельный лист) текст оборван, и две слишком страницы оставлены пустыми как бы для окончания начатой главы, ибо следующий (последний целый лист) начат со следующей главы, но текст после нескольких строк прекращается.
Начало: «Марьяна. I. Отъѣздъ...».
Содержит первые шесть глав повести по плану, в общем сохраненному и в печатном тексте, но 6-я глава очень мало продвинута, а 7-я едва начата. Детали плана и изложения дают много нового, теперь исчезнувшего. По одной из дошедших писарских копий первых глав повести (см. в копиях № 7) видно, что данному отрывку предшествовал утраченный первый набросок тех же глав, более короткий и суммарный. - Считаем рукопись писанной не ранее конца 1858 г., а, вероятно, даже позднее.
Вариант № 11. Печатаем, начиная с 2-й главы (стр. 245-253).
24. Автограф 4°, 2 л. Бумага писчая без клейма. Беловой автограф с немногими поправками, две отдельных четвертушки.
По фамилии героя отрывок не старше конца 1858 г., ибо еще летом он носил имя Ржавского. Содержит сжатое изложение нынешней III главы. Текст несколько отличается от печатного.
25. Автограф F°, 2 л. Целый писчий лист бумаги с клеймом № 22. Первая и вторая страницы заняты текстом повести, третья пустая, на 4-й черновик письма к издателю. Эпизод из «Казаков» начат и кончен почерком автора, в средине - рука С. А. Толстой.
Начало: «Лукашка только что вернулся съ горъ...».
Содержит вариант эпизода XXXVII гл. о воровстве Лукашкой лошадей из табуна.
Писался отрывок в самые последние дни перед окончанием «Казаков», ибо Дневник под одним и тем же числом 19 декабря 1862 г. говорит об этом окончании и о «неприятной истории с издателем» (Ф. Т. Стелловским).
Вариант № 12 (стр. 253-255).
3. Конспекты и перечни глав.
Сохранившиеся листки и обрывки конспектов лишь с трудом и приблизительно могут быть распределены хронологически и дать представление о смене одного плана другим: на большинстве лиcтов не сохранилось или не было клейм, затем планы или частичны, или недостаточно вразумительны, а главное, они, как видно, весьма мало связывали автора при творческой работе и он свободно отступал от них и в ходе событий и в именах. Поэтому сопоставление этих конспектов с изложением отдельных сцен или с набросками планового характера на рукописях часто не удается. Выше мы печатаем все конспекты целиком.
1. Отрывок (почтовой бумаги?) с перечнем заглавий нескольких глав 1-й части, начиная с 4-й, очень краткий план 2-й части и одно заглавие от 3-й части. Количество глав 1-й части трудно установить, ибо не менее половины их зачеркнуто и кроме того, 5-х, 6-х и 7-х глав по две, а 6-х даже три. Вероятно, спутанность объясняется молчаливыми переменами плана на ходу пера, не доведенными до конца, так как автор всё время колебался.
Считаем этот конспект за один из самых ранних, по нескольким основаниям: в нем пятая глава обозначена лишь двумя прописными буквами: «Г. и Д.», что по нашему мнению может быть расшифровано только как: «Губков и Дампиони»; и тогда конспект приводится в связь с самым первым опытом начала повести в 1853 г. (см. вариант № 1); затем имя Ерошки еще не вполне установлено: в первый раз он назван Епишкой, т. е. подлинным именем прототипа. Наконец, Марьяна в конце 1-й части уже жена Кирки; эта ситуация создалась с самого начала и держалась в течение первой стадии работы, приблизительно кончая 1856 г.
2. Рукопись F°, 2 л. Цельный лист плотной писчей бумаги без клейма, с ветхими осыпающимися краями, имеющими старую, полуотставшую подклейку. Текстом занята лишь первая страница и часть третьей, остальные пусты.
На лицевой стр. Начало: «И опять пришла любовная весенняя ночь...». Конспект повести, начиная с конца 1-й части, разделения на части нет, но есть «эпилог». Писано в два столбца; правый столбец представляет дополнение или обработку левого. Налицо все черты старого плана (Марьяна - жена Кирки, в конце у нее сын, заключение повести - казнь вернувшегося Кирки, Ерошка зовется еще Епишкой).
На третьей стр. В 8 главах или пунктах очень кратко набросан весь план повести, кончая казнью, без разделения на части. Вся вторая половина (с 4-й главы) мыслится в форме письма или в изложении от 1-го лица. Начало: «I. Станица. Гребенцы. Ерошка. Хозяева».
Относим весь этот лист к первой стадии работы (1853-1856 г.).
3. Рукопись F°, 1 л. На полулисте писчей бумаги без клейма набросано 8-9 строк текста.
Начало: «2 ч. Письмо, вернувшись изъ похода. У Ерошки».
Набросок конспекта 2-й и очень кратко 3-й части. Упоминаются под отдельными цыфрами три письма героя.
Относится к той же первой стадии работ. Отдельные фразы здесь взяты из конспектов №№ 1 и 2 буквально.
4. Рукопись 4°, 1 л. на отдельной четвертушке без клейма.
Начало : «I. Рота приходитъ въ станицу. Свиданье К[ирки] съ Мар[ьяной]».
С этой рукописью мы вступаем во второй фазис работ, - конец 1857 и 1858-й год. (Работа за границей весной 1857 г. шла отчасти по другому руслу и два конспекта того времени помещены выше в отделе вариантов вследствие своей своеобразности. Здесь план впервые получает ясность и приближается к современному. Дано 8 или 9 глав. (Две 7-х главы.) Столкновения офицера с Киркой нет, Марьяна не замужем, развязка уже приблизительно та, что сейчас. - На обороте листа в нескольких строках конспект письма, где герой говорит о своей любви. Это - второе письмо, ибо первое занимает всю 2-ю главу.
Конспект, повидимому, соответствует тому моменту, когда автор после попытки радикально изменить план и характер повести вернулся к старым материалам первого периода (Дневник 19 февр. 1858 г.: «Старое начало «Казаков» хорошо, продолжал немного») и стал их обрабатывать. (См. варианты №№ 2-4.)
5. Рукопись F°, 2 л. Цельный лист писчей бумаги фабрики Рейнера (клеймо № 20); лишь на первой странице набросано в два столбца два перечня глав повести; остальной лист пустой. Хотя столбцы кажутся одновременно писанными, но они исходят из совсем не схожих планов, и левый столбец, повидимому, появился раньше правого.
Левый столбец. Содержит план 1-й и 2-й части в 14 главах; первая глава названа «Кордон». Этот план почти целиком совпадает с тем перечнем, который набросан на обороте одного листка рукописи 1857 г., писанной за границей (см. вариант № 10): из 14 заглавий тожественны 12, а первые 8 кроме того следуют и в том же порядке. Печатаем для сравнения оба вместе.
Правый столбец обнимает лишь первую часть, и то не всю, и по другому плану, более позднему и близкому к теперешнему; здесь впервые повесть открывается сценой отъезда героя из Москвы, и герой этот носит уже имя Оленин.
Считаем, что левый столбец мог быть написан начиная со второй половины 1857 г., тогда как правый приходится датировать не раньше осени 1858 г., ибо еще летом этого года герой по дневнику зовется Ржавским; но мог он быть написан и несколько позже.
6. Цельный лист писчей бумаги фабрики Маршева, где первая страница занята карандашными планами строений, а сверху мелко написано несколько строк конспекта начала повести без разделения на главы. Начало с «отъезда». Из лиц назван только Ерошка.
По бумаге и содержанию относим отрывок к 1858 г.
7. Рукопись 4°, 2 л. Представляет согнутый полулист фабрики Маршева. Текста лишь 11 строк.
Начало: «1. Отъездъ изъ Москвы, его положенiе въ свѣтѣ...».
Содержит в очень сжатом виде весь объем теперешней повести уже с той развязкой, что сейчас. Из лиц названы только Марьяна и какой-то Васька, ни разу нигде не повторенный во всем материале; по конспекту всего скорее это случайно попавшее под перо обозначение молодого казака. Герой зовется офицером.
Относим к 1858 г.
8. Рукопись F°, 1 л. Пол-листа писчей бумаги фабрики Маршева, текст с одной стороны. Писано как бы в два столбца.
Начало (слева): «Вернувшись изъ похода Оленина послали...» зачеркнуто и затем: «2-я часть. Ерошка разсказываетъ...». (Справа): «3 часть, Честь ѣхать курьеромъ...».
Судя по бумаге и по имени Оленин, рукопись писана не раньше конца 1858 г. Конспект, особенно подробный для 3-й части, отличается многими неожиданными, резко отличающимися особенностями; горизонт повести расширен введением Тифлиса и намеками на сложные отношения там героя, осложнена и ситуация в станице. Многие из этих особенностей восходят к заграничному конспекту весны 1857 г. С другой стороны кровавая развязка (казак казнен, офицер убит) подводит нас к заметке Дневника под 14 ноября 1857 г.: «Эврика - обоих убили» и к фразе записной книжки 15 мая того же года, что «офицера убьют». Все эти комбинации очевидно вспомнились год-два спустя и отразились в данном конспекте.
9. Оборванный лоскуток бумаги с несколькими строками заметки к «Казакам». По содержанию тесно примыкает к предыдущему плану.
Начало: «Ищетъ въ храбрости, въ к[нягинѣ] Воронцевой...».
4. Писарские копии.
1. Рукопись 4°, 103 л., бумага двух фабрик; с поправками автора. Распадается на три крупных отрывка: 1) 21 лл. бумаги Рейнера содержит текст 10 и 11 глав. Начало: «Глава 3 (цыфра зачеркнута) 10. Пришедший на одну ночь со скучного кордона...». Герой Лукашка, но кое-где еще уцелел Кирушка. 2) 18 лл. бумаги Маршева составляют копию с предыдущего, начиная с последней строки 3-й страницы. 3) Остальные 64 лл. снова бумага Рейнера. Содержит гл. 13-19: охота Ржавского с Ерошкой, затем письмо Ржавского, где рассказано о другой его охоте в одиночку, о посещении кордона, о выкупе тела абрека, о проводах Ржавского Лукашкой до станицы и об игре и пении Ерошки.
Считаем копию возникшей не раньше 1858 г. Переписывалась с старого материала, идущего от 1853 г. и обработанного в 1858 г. Авторские поправки на копии делались позднее; они в 3-м отрывке вытравили форму письма и путем больших купюр и приписок сильно приблизили текст к печатному.
2. Рукопись 4°, 14 л. бумаги Маршева, 6 полулистов сложено тетрадкой и 2 отдельных. Копия без поправок.
Начало: «Глава I. В 184., г. в июле месяце две роты Кавказского пехотного полка...».
Лица: поручик Ржавский и старый денщик Петров.
Копия с оригинала начала 1850-х гг. Относим ее к 1858 г.
Относим к тому же, приблизительно, времени, как предыдущую.
4. Рукопись 4°, 4 л. Представляет собственно лишь две обложки: верхняя (из бумаги фабрики Новикова в Тамбове) имеет два заглавия рукой С. А. Толстой: «Беглый Казак» и «Разжалованный». Вторая обложка (бумажной фабрики Рейнера) с надписью на лицевой стороне рукой Толстого: «Беглый Казак», а внутри и на последней странице - писарская копия начала «Казаков» с главы «Кордон». Сперва было: «Глава I.», потом цыфра переправлена другими чернилами на 3. Затем то и другое зачеркнуто, а ниже начато: «6. Кар (т. е. Кардон). Немногие авторские поправки обратили Кирку в Луку.
Начало : «Молодой Гребенской казак...».
5. Рукопись 4°, 6 л. Бумага фабрики Маршева; с авторскими поправками.
Начало: «Марьяна. Часть I. Глава I. Приезд в станицу. В 185.. г. в мае месяце перекладная тройка...».
Содержит сцену приезда в станицу юнкера Оленина с молодым слугой Ванюшей. Текст резко отличается от печатного и от всех начал с приезда.
По именам и по заглавию относим копию к 1859-1860 г.
Печатаем ее выше. (Стр. 261-263.)
6. Рукопись 4°, 6 л. Бумага Маршева, копия с поправками автора.
Начало: «Марьяна. I. Отъезд. Ночь. Москва затихла...».
Содержит 1-ю главу. Списано с оригинала, описанного выше под № 23.
7. Рукопись F°, 9 л. Бумага фабрики Ф. Никифоров Б. Новиков.
Крупная писарская копия с редкими поправками автора. По тексту и по нумерации видно, что после первого листа утрачено 3 листа.
Начало: «<Марьяна.> Глава 1. Дмитрий Оленин. В 1850 г. 28 февраля была выдана подорожная...».
Дано три первых главы. По содержанию сопоставляется с тем же оригиналом, причем оказывается, что 1-я глава здесь сильно разнится, 2-я же и 3-я по содержанию покрываются 2-й главой автографа, тут разбитой на две, и близки к ней по тексту.
Время копии определяется приблизительно осенью 1862 г., когда изготовлялись спешно для печати одна за другой несколько копий (две из них дошли и описаны ниже, а окончательная, для ред. «Русского Вестника» утрачена). Считаем так потому, что один из недостающих вначале листов нашей рукописи (именно 2-й) попал еще до нумерации в самую последнюю по времени копию и был там занумерован цыфрой 5. Но утраченный оригинал нашей копии несомненно предшествовал автографу № 23, ибо первая глава отъезда в ней дана значительно короче и скупее, имея вид первоначального наброска: нет еще ни картины ночной Москвы, ни разговоров у Шевалье.
8. Рукопись F°, 102 л. Бумага фабрики Никифоровск. Новикова № 5 (клеймо № 22). Крупный писарский почерк с поправками автора. Нумерация по листам, т. е. на цельный писчий лист две цыфры. Копия отчасти собрана из прежних копий или правилась автором во время работы переписчика, и отдельные листы перемещались, так как некоторые листы нумерованы дважды - рядом с зачеркнутой цыфрой стоит другая; неоднородность рукописи видна и в том, что, напр., между лл. 141 и 142 есть пропуск по тексту. Сохранились листы: 1-75 под ряд, притом дважды даны листы: 27-28, 57 и 142-143; это не ошибка пагинации, в рукопись в этих местах вложены листы прежней копии (обычно с зачеркнутым текстом). После 75 л. идут: 104, 109-116, 119-428, 138-147 и 153-155. С этими пробелами копия обнимает всё содержание повести кроме немногих заключительных строк.
Текст в общем и целом довольно близок к теперешнему; всё же он - далеко не окончательный, особенно если оставить в стороне авторские правки и вымарки, сильно сблизившие копию и печатный текст. Но и помимо того ряд мелких вариантов сохранился на всем протяжении рассказа.
Считаем, что копия писалась осенью 1862 г., когда было решено внезапно ускорить отделку и печатание «Казаков».
Печатаем отсюда подробные толки об Оленине в московском обществе и в деревне после его отъезда. (Стр. 263-266.)
9. Рукопись F°, 79 л. Писана на той же бумаге, что и предыдущая, тем же почерком и также с поправками автора. (В двух местах - л. 101 и л. 144 - рука С. А. Толстой.) Нумерация такая же, и копия также производит впечатление сборной: есть листы, носящие по две, даже по три цыфры. Сохранились листы: 1, 2, 5, 6, 13-14, 19-24, 27-30, 33-42, 49-50, 76-103, 105-106, 128-129, 131-132, 134-139, 142-145, 147, 152-155. При этом дважды даны лл. 96, 98 и 135 (т. е. вложены листы старой копии). Деление на главы в первой половине повести резко отличается: главы почти вдвое короче теперешних, затем после крупного пробела (лл. 50-76) деление сразу приближается к печатному виду, обычно всё же не совпадая с ним.
Копия писалась в тот же период, что и предыдущая, но, повидимому, вслед за ней, ибо текст здесь местами еще ближе к печатному и кое-что, зачеркнутое автором в той копии, сюда же не внесено (напр., то место, которое мы печатаем из предыдущей). Тем не менее и после этой копии должна была следовать еще одна (не дошедшая), назначенная для редакции «Русского Вестника».
Печатаем отсюда уцелевшее в обеих копиях начало 13 гл. с песней про «короля Литву». (Стр. 266-268.)
"Вся история России сделана казаками. Недаром нас зовут европейцы казаками. Народ казаками желает быть. Голицын при Софии ходил в Крым, осрамился, а от Палея просили пардона крымцы, и Азов взяли 4000 казаков и удержали, - тот Азов, который с таким трудом взял Пётр и потерял."
Родителям и вообще казакам, пользующимся у молодежи доверием, необходимо разъяснять и внушать молодежи, что она может и должна гордиться своим казачьим происхождением, что вошедшая у казаков в поговорку фраза «Слава Богу, что мы казаки», не пустое бахвальство - наоборот, она имеет глубокое основание. Недаром такой великан духа, как Лев Николаевич Толстой, проведший часть своей юности на Кавказе в казачьей станице, хорошо узнавший казачий быт, социальное устройство, любовь к свободе, удальство и весь уклад казачьей жизни, пришел к заключению, что Россия спасется, если она проникнется казачьим духом, введет и у себя казачьи порядки - в частности и главным образом в сфере земельного устройства. По свидетельству потомка Запорожцев, оставшегося до конца жизни в душе казаком, В. Гиляровского, близкого к Толстому человека, Л. Н. Толстой во время рокового ухода из Ясной Поляны перед своей смертью направлялся на Терек, в ту станицу, где он провел молодость, к казакам, надеясь, очевидно, найти там в последние дни своей жизни равновесие и успокоение.
"...Вся история России сделана казаками. Недаром нас зовут европейцы казаками. Народ казаками желает быть. Голицын при Софии ходил в Крым, осрамился, а от Палея просили пардона крымцы, и Азов взяли 4000 казаков и удержали, - тот Азов, который с таким трудом взял Пётр и потерял..."
запись от 4 апреля 1870 г.
(Полн. собр. соч. в 90 т. М., 1952 г., т.48, стр. 123)
"Читаю историю Соловьёва. Всё, по истории этой, было безобразие в допетровской России:жестокость, грабёж, правёж, грубость, глупость, неуменье ничего сделать. Правительство стало исправлять. - И правительство это такое же безобразное до нашего времени. Читаешь эту историю и невольно приходишь к заключению, что рядом безобразий совершилась история России. Но как же так ряд безобразий произвели великое, единое государство? Уж это одно доказывает, что не правительство производило историю. Но кроме того, читая о том, как грабили, правили, воевали, разоряли (только об этом и речь в истории), невольно приходишь к вопросу:что грабили и разоряли? А от этого вопроса к другому:кто производил то, что разоряли? Кто и как кормил хлебом весь этот народ? Кто делал парчи, сукна, платья, камки, в которых щеголяли цари и бояре? Кто ловил чёрных лисиц и соболей, которыми дарили послов, кто добывал золото и железо, кто выводил лошадей, быков, баранов, кто строил дома, дворцы, церкви, кто перевозил товары? Кто воспитывал и рожал этих людей единого корня? Кто блюл святыню религиозную, поэзию народную, кто сделал, что Богдан Хмельницкий передался России, а не Турции и Польше? Народ живёт, и в числе отправлений народной жизни есть необходимость людей разоряющих, грабящих, роскошествующих и куражущихся. И это правители - несчастные, долженствующие отречься от всего человеческого..."
Великий французский писатель Александр Дюма считал себя потомком запорожского казака, который прибыл во Францию вместе с Генрихом III в составе казачьего отряда, сопровождавшего этого монарха из Польского королевства, где его выбрали королем. Кстати есть основания считать, что на основе этого отряда запорожских казаков был создан тот самый полк королевских мушкетеров, так красочно описанный Дюма в его романах.
В описываемое время генерал-лейтенант французской армии граф де Брежи являлся послом в Польше. Именно он убедил первого министра Мазарини и главнокомандующего принца не Конде нанять на службу для участия в Тридцатилетней войне (1618-1648), против Испании и ее союзников, украинских казаков. С этой целью были проведены предварительные переговоры с казачьими офицерами: Богданом Хмельницким, который к тому времени (октябрь 1645 года) еще не был известным полководцем, поскольку война против Польши под его предводительством началась лишь в 1648 году; и Иваном Сирко, тоже со временем прославившимся.
На этом французская эпопея не закончилась. Как это часто бывает, выплату заработанных «потом и кровью» денег задерживали. Ждать пришлось почти год. Украинские наемники разбрелись по французским поселениям. В конце концов, получив долгожданные деньги, Сирко, согласно сказанию, построил свое войско. К его удивлению, многие казаки прибыли с женами. Атаман поделил воинов на «неженатых» и тех, которые «подженился». Последних Сирко заставил остаться во Франции, мотивируя принятое решение очень просто: каждый настоящий мужчина должен нести ответственность за свою жену.
Многие из казаков, которые пришли во Францию с Сирко, чтобы принять участие в Тридцатилетней войне, пожелали остаться там, причем почти все продолжали служить. И сейчас еще во Франции есть люди, которые помнят, что они являются потомками тех казаков, что сражались во времена д’Артаньяна. В связи с этим они даже пытаются объединиться в историческое казачье братство.
Исследователи утверждают, что под командованием атамана Ивана Сирко войска украинского казачества сумели выиграть более 60 битв. При этом он действительно не потерпел ни одного сколько-нибудь серьезного поражения. К тому же современники засвидетельствовали его ярко выраженный талант (говоря современным языком) экстрасенса.
Л. Н. Толстой работал над "Казаками" почти десять лет. Как и многие другие его произведения, повесть автобиографична, в ее основе лежат кавказские воспоминания Л.Н.Толстого, история его неразделенной любви к казачке, жившей в Старогладковской станице. Ни одно из произведений Л.Н. Толстого, написанных им до 1863 года, не вызывало такой широкой дискуссии в критике, как «Казаки». Повесть не просто упоминалась среди других произведений, а подробно разбиралась в специально посвященных ей статьях и вызвала оживленную полемику. Поэт и критик Я. Полонский писал: «Цивилизация не удовлетворяет нас. Не поискать ли этого удовлетворения в простоте полудикой жизни, на лоне природы? Вот задушевная мысль, проводимая автором». П. Анненков увидел в авторе «Казаков» «скептика и гонителя не только русской цивилизации, но расслабляющей, причудливой, много требовательной и запутывающей цивилизации вообще.
Знаменитый французский путешественник, один из первых исследователей истории украинского казачества, публицист Пьер Шевалье, автор книги "История войны казаков против Польши", опубликованной в 1663 году, а также исследований: "О перекопских татарах", "О земле, обычаях, способе правления, происхождении и религии казаков".
Пьеру Шевалье не повезло. Книга об украинских казаках его земляка, талантливого французского инженера-фортификатора на польской службе Гийома де Боплана появилась во Франции в 1650 году, то есть значительно раньше его книги. Судя по всему, де Боплан просто опередил его с публикацией своего исследования.
В Париже, в типографии Клода Барбена «Под знаком креста», и появилась в 1663 году книга Пьера Шевалье, в которую вошли его очерки «Исследования о земле, обычаях, способе правления, происхождении и религии казаков», «Исследования о перекопских татарах», «История войны казаков против Польши» и «Вторая казацкая война». Труд этот, действительно, и поныне является неоценимым свидетельством современника тех событий, источником многих научных изысканий; а само имя Пьера Шевалье почитается на Украине среди имен первых зарубежных исследователей истории и быта украинского казачества.
Пьер Шевалье действительно считал себя историографом украинского казачества. И хотя труды его бедноваты для того, чтобы представать по-настоящему научными и серьезными, тем не менее они остаются важным свидетельством очевидца, которое и ныне почитаемо многими украинскими и зарубежными исследователями.
Книга французского фортификатора и путешественника де Боплана «Описание Украины» впервые была опубликована в Руане (Франция) в 1650 году, то есть спустя три года после описываемых событий. Исследователи утверждают, что в более поздних своих работах Шевалье пользовался этой книгой как первоисточником, о чем свидетельствуют некоторые фактические и даже текстовые заимствования.
Желающим полемизировать по поводу того, использовались ли в те времена в отношении украинских событий сами термины «Украина», «украинский», сообщаю: в течение всего периода многолетней освободительной войны украинского народа под предводительством Б. Хмельницкого французская правительственная газета «Газетт де Франс» в каждом номере подавала информационные подборки под рубрикой «Вести с Украины». Так что полемика по этому поводу неуместна.
Гийом де Боплан и «страна казаков»
http://www.day.kiev.ua/ru/article/ukraina-incognita/giyom-de-boplan-i-strana-kazakov
Сечевики - побратимы мушкетеров
http://www.day.kiev.ua/ru/article/ukraina-incognita/secheviki-pobratimy-mushketerov
На службе у шести монархов
http://www.day.kiev.ua/ru/article/istoriya-i-ya/na-sluzhbe-u-shesti-monarhov
Лаврин Капуста - историческая личность. Во времена освободительной войны под командованием Б. Хмельницкого (1648–1654) он стал полковником, не раз выполнял дипломатические поручения.
Со временем Лаврин Капуста возглавил при штабе Б. Хмельницкого службу безопасности, разведки и контрразведки. Создавал агентурную сеть в Польше, Московии, в Турции и в Крыму; лично выполнял агентурные поручения в Варшаве, Венеции и Москве.
Этот талант Л. Капусты очень ярко проявился, когда он участвовал в раскрытии заговора против Б. Хмельницкого полковника Федоровича; в разоблачении польской шпионки Матроны Чаплинской - второй жены Хмельницкого, казненной затем по приказу сына гетмана, Тимоша Хмельницкого.
Сам Лаврин Капуста принимал непосредственное участие в становлении украинской государственности и как воин, и как дипломат. В мае 1653 года, в качестве посла, он выступал на Земском соборе в Москве по вопросу о союзе Украины с Россией; имел беседу с царем Алексеем Михайловичем. Именно он привез в гетманскую столицу Чигирин грамоту русского царя о решении Земского собора, касающегося воссоединения Украины с Россией. Он также возглавлял украинское посольство в Турцию.
Лаврин Капуста, он же Урбач, действительно наладил мощную разведывательную службу при штабе Хмельницкого. Это он сумел раскрыть несколько заговоров против Хмельницкого и предотвратить покушения на него. Ему удалось создать целую сеть своей агентуры в Варшаве, Москве, Бахчисарае, Стамбуле.
После того как в феврале 1949 года Чигирин был официально объявлен столицей гетманата со ставкой в нем гетмана, Субботов полностью оказался отданным во власть полковника Лаврина Капусты (Урбача), который был назначен субботовским городовым атаманом (то есть мэром, старостой). Пребывая здесь, Капуста, по существу, исполнял обязанности министра иностранных дел Казачьей Украины. В Субботове он принимал послов, отсюда отправлял посольские миссии, отсюда же во все концы Европы уходили его агенты. То есть укрепленный хутор Субботов оказался в центре дипломатической жизни и разведывательной деятельности штаба Хмельницкого.
Лаврин Капуста действительно был назначен гадячским военно-административным полковником. В Украине времен Гетманата функции военно-административного полковника (не путать с армейским полковником!) вполне сопоставимы с функциями генерал-губернатора. Административно-территориальное деление Украины было таковым, что вместо районов и областей существовали админсотни и админполки.
Лаврин Капуста возглавлял посольство Хмельницкого в 1653 году на Земском соборе в Москве, на котором решался вопрос о военном союзе России и Украины. Именно он, от имени гетмана, обратился к русскому царю Алексею Михайловичу с предложением о таком союзе. Он же затем, накануне известной Переяславской рады, принимал послов русского царя у себя в Субботове.
Русское воеводство Речи Посполитой охватывало тогда части территорий современных Львовской, Ивано-Франковской и Тернопольской областей Украины. Именно там, на Западной Украине, местные жители дольше всех сохраняли свои исконные наименования - «русские», «русичи», «русины»… Что же касается государства, располагавшегося на территории современной России, то оно официально и неофициально именовалось во всех документах «Московией», а население называлось «московитами» (в Украине их еще именовали «москалями», что в те времена не носило унизительного оттенка). Термины «Россия», «Российская империя» были введены в Московии лишь через 73 года спустя после описываемых событий, то есть в 1721 году, специальным указом Петра I, когда Украина уже, по существу, была колонией. Появление этого указа было связано с принятием Петром I титула императора.
http://www.litlib.net/author/7405
Лев Николаевич Толстой
Все затихло в Москве. Редко, редко где слышится визг колес по зимней улице. В окнах огней уже нет, и фонари потухли. От церквей разносятся звуки колоколов и, колыхаясь над спящим городом, поминают об утре. На улицах пусто. Редко где промесит узкими полозьями песок с снегом ночной извозчик и, перебравшись на другой угол, заснет, дожидаясь седока. Пройдет старушка в церковь, где уж, отражаясь на золотых окладах, красно и редко горят несимметрично расставленные восковые свечи. Рабочий народ уж поднимается после долгой зимней ночи и идет на работы.
А у господ еще вечер.
В одном из окон Шевалье из-под затворенной ставни противузаконно светится огонь. У подъезда стоят карета, сани и извозчики, стеснившись задками. Почтовая тройка стоит тут же. Дворник, закутавшись и съежившись, точно прячется за угол дома.
«И чего переливают из пустого в порожнее? - думает лакей, с осунувшимся лицом, сидя в передней. - И все на мое дежурство!» Из соседней светлой комнатки слышатся голоса трех ужинающих молодых людей. Они сидят в комнате около стола, на котором стоят остатки ужина и вина. Один, маленький, чистенький, худой и дурной, сидит и смотрит на отъезжающего добрыми, усталыми глазами. Другой, высокий, лежит подле уставленного пустыми бутылками стола и играет ключиком часов. Третий, в новеньком полушубке, ходит по комнате и, изредка останавливаясь, щелкает миндаль в довольно толстых и сильных, но с отчищенными ногтями пальцах, и все чему-то улыбается; глаза и лицо его горят. Он говорит с жаром и с жестами; по видно, что он не находит слов, и все слова, которые ему приходят, кажутся недостаточными, чтобы выразить все, что подступило ему к сердцу. Он беспрестанно улыбается.
Теперь можно все сказать! - говорит отъезжающий. - Я не то что оправдываюсь, но мне бы хотелось, чтобы ты, по крайней мере, понял меня, как я себя понимаю, а не так, как пошлость смотрит на это дело. Ты говоришь, что я виноват перед ней, - обращается он к тому, который добрыми глазами смотрит на него.
Да, виноват, - отвечает маленький и дурной, и кажется, что еще больше доброты и усталости выражается в его взгляде.
Я знаю, отчего ты это говоришь, - продолжает отъезжающий. - Быть любимым, по-твоему, такое же счастье, как любить, и довольно на всю жизнь, если раз достиг его.
Да, очень довольно, душа моя! Больше чем нужно, - подтверждает маленький и дурной, открывая и закрывая глаза.
Но отчего ж не любить и самому! - говорит отъезжающий, задумывается и как будто с сожалением смотрит на приятеля. - Отчего не любить? Не любится. Нет, любимым быть - несчастье, несчастье, когда чувствуешь, что виноват, потому что не даешь того же и не можешь дать. Ах, Боже мой! - Он махнул рукой. - Ведь если бы это все делалось разумно, а то навыворот, как-то не по-нашему, а по-своему все это делается. Ведь я как будто украл это чувство. И ты так думаешь; не отказывайся, ты должен это думать. А поверишь ли, из всех глупостей и гадостей, которых я много успел наделать в жизни, это одна, в которой я не раскаиваюсь и не могу раскаиваться. Ни сначала, ни после я не лгал ни перед собой, ни перед нею. Мне казалось, что наконец-то вот я полюбил, а потом увидал, что это была невольная ложь, что так любить нельзя, и не мог идти далее; а она пошла. Разве я виноват в том, что не мог? Что же мне было делать?
Ну, да теперь кончено! - сказал приятель, закуривая сигару, чтобы разогнать сон. - Одно только: ты еще не любил и не знаешь, что такое любить.
Тот, который был в полушубке, хотел опять сказать что-то и схватил себя за голову. Но не высказывалось то, что он хотел сказать.
Не любил! Да, правда, не любил. Да есть же во мне желание любить, сильнее которого нельзя иметь желанья! Да опять, и есть ли такая любовь? Все остается что-то недоконченное. Ну, да что говорить! Напутал, напутал я себе в жизни. Но теперь все кончено, ты прав. И я чувствую, что начинается новая жизнь.
В которой ты опять напутаешь, - сказал лежавший на диване и игравший ключиком часов; но отъезжающий не слыхал его.
Мне и грустно, и рад я, что еду, - продолжал он. - Отчего грустно? Я не знаю.
И отъезжающий стал говорить об одном себе, не замечая того, что другим не было это так интересно, как ему. Человек никогда не бывает таким эгоистом, как в минуту душевного восторга. Ему кажется, что нет на свете в эту минуту ничего прекраснее и интереснее его самого.
Весной 1851 года 22-летний Лев Николаевич Толстой принял решение покончить со своей «безалаберной, без цели и без службы» жизнью в кругу великосветской молодёжи и вместе с братом Николаем Николаевичем, офицером артиллерии, уехал на Кавказ. 30 мая 1851 года они прибыли в станицу Старогладковскую.
Величественная природа Кавказа потрясла Льва Николаевича. «Вдруг он увидал, шагах в двадцати от себя, как ему показалось в первую минуту, чисто-белые громады с их снежными очертаниями и причудливую, отчётливую воздушную линию их вершин и далёкого неба. И когда он понял всю даль между им и горами и небом, всю громадность гор, и когда почувствовалась ему вся бесконечность этой красоты, он испугался, что это призрак, сон. Он встряхнулся, чтобы проснуться. Горы были всё те же».
Первыми впечатлениями об увиденном на Кавказе Толстой делится со своими московскими родственниками: «Здесь чудесные виды, начиная с той местности, где самые источники; огромная каменная гора, камни громоздятся друг на друга; иные, оторвавшись, составляют как бы гроты, другие висят на большой высоте, пересекаемые потоками горячей воды, которые с грохотом срываются в иных местах и застилают, особенно по утрам, верхнюю часть горы белым паром, непрерывно поднимающимся от этой кипящей воды. Вода до такой степени горяча, что яйца свариваются (вкрутую) в три минуты.
Женщины в большинстве красивы и хорошо сложены. Восточный их наряд прелестен, хотя и беден. Живописные группы женщин и дикая красота местности - прямо очаровательная картина, и я часто любуюсь ею».
В свои дневники и тетради Толстой записывал всё, что видел вокруг. Эти записи явились источниками будущих его произведений, стали настоящей энциклопедией о Кавказе тех лет. Историческая ценность многочисленных записей Толстого об увиденном на Кавказе состоит в том, что они выполнены лицом, непосредственно наблюдавшим описанные им события. Именно в этом и состоит особая значимость произведений Толстого, подарившего нам, его потомкам, в качестве драгоценного наследия бесценные сведения о событиях «дней минувших». Уже тогда писатель как бы предупреждал своих потомков об особенностях Кавказа и проживающих там народов, обращал внимание на проблемы взаимоотношений между ними. Уже тогда Толстой как бы предупреждал нас о том, что без справедливого разрешения этих проблем невозможно обеспечить стабильную и процветающую жизнь проживающих на Кавказе народов.
Во время пребывания на Кавказе Толстой в течение ряда лет проживал в станице Старогладковской. Именно там сформировался его особенный, «толстовский», взгляд на мир, позволивший ему затем создать литературные шедевры, признанные во всём мире. Станица вошла в историю ещё и тем, что являлась укреплением гребенских казаков.
«Станица была обнесена земляным валом и колючим терновником,- писал Толстой, - Выезжают из станицы и въезжают в неё высокими на столбах воротами с небольшою, крытою камышом крышкой, около которых стоит на деревянном лафете пушка, уродливая, сто лет не стрелявшая, когда-то отбитая казаками. Казак в форме, в шашке и ружье иногда стоит, иногда не стоит на часах у ворот, иногда делает, иногда не делает фрунт проходящему офицеру».
Читая подробно описанную дорогу между станицами, невольно ощущаешь, что это ты сам едешь по этой дороге, осматривая кордоны казаков и вышки с солдатами, что это ты сам въезжаешь через ворота в станицу и становишься участником её повседневной жизни.
«Дома казаков все подняты на столбах от земли на аршин и более, опрятно покрыты камышом, с высокими князьками. Все ежели не новы, то прямы, чисты, с разнообразными высокими крылечками и не прилеплены друг к другу, а просторно и живописно расположены широкими улицами и переулками.
Перед светлыми большими окнами многих домов, за огородками, поднимаются выше хат тёмно-зелёные раины, нежные светлолиственные акации с белыми душистыми цветами, и тут же - нагло блестящие жёлтые подсолнухи и вьющиеся лозы травянок и винограда.
На широкой площади виднеются три лавочки с красным товаром, семечком, стручками и пряниками, и за высокой оградой, из-за ряда старых раин, виднеется, длиннее и выше всех других, дом полкового командира со створчатыми окнами».
В описание станицы органически мягко и тепло вплетается обращение писателя к природе, как составной части повседневности размеренной и давно устоявшейся жизни казаков: «Был тот особенный вечер, который бывает только на Кавказе. Солнце зашло за горы, но было ещё светло. Заря охватила треть неба, и на свете зари резко отделялись беломатовые громады гор. Воздух был редок, неподвижен и звучен. Длинная, в несколько верст, тень ложилась от гор на степи».
Описание вечерней природы Толстой плавно переводит на описание вечерней жизни населения станицы: «...станица в эту пору вечера особенно оживляется. Со всех сторон продвигается пешком, верхом и на скрипучих арбах народ к станице. Девки в подоткнутых рубахах, с хворостинами, весело болтая, бегут к воротам навстречу скотине, которая толпится в облаке пыли и комаров, приведённых ею за собой из степи.
Сытые коровы и буйволицы разбредаются по улицам, и казачки в цветных бешметах снуют между ними. Слышен их резкий говор, весёлый смех и визги, перебиваемые рёвом скотины. Там казак в оружии, верхом, выпросившийся с кордона, подъезжает к хате и, перегибаясь к окну, постукивает в него, и вслед за стуком показывается красивая молодая голова казачки и слышатся улыбающиеся ласковые речи.
Визжат казачата, гоняющие кубари на улицах везде, где вышло ровное место. Через заборы, чтобы не обходить, перелезают бабы. Изо всех труб поднимается душистый дым кизяка. На каждом дворе слышится усиленная хлопотня, предшествующая тишине ночи».
На левом берегу Терека были в то время и другие станицы, между которыми в лесу была проложена дорога - кордонная линия. На правой «немирной» стороне Терека, почти напротив станицы Старогладковской, находилось чеченское селение Хамамат-Юрт. На юге, за Тереком, казацкие станицы граничили с большой Чечнёй. На севере - с Моздокской степью с её песчаными бурунами.
В районе станиц гребенских казаков «Терек, отделяющий казаков от горцев, течёт мутно и быстро, но уже широко и спокойно, постоянно нанося сероватый песок на низкий, заросший камышом правый берег и подмывая обрывистый, хотя и невысокий левый берег с его корнями столетних дубов, гниющих чинар и молодого подроста. По правом берегу расположены мирные, но ещё беспокойные аулы; вдоль по левому берегу, в полуверсте от воды, на расстоянии семи и восьми вёрст одна от другой, расположены станицы.»
Гребенцы - это старейшая казачья община, сформировавшаяся в конце 15-начале 16 веков в предгорьях Северо-Восточного Кавказа из переселившихся сюда донских казаков и беглых крестьян из областей Великого Московского княжества.
Сложившаяся община казаков заселила постепенно урочище Гребни вдоль реки Сунжи. Под давлением соседей - кумыков и чеченцев, которые стали нападать на городки казаков, отгонять их скот, лошадей и брать в плен не только мужчин, но и женщин и детей, гребенцы вынуждены были переместиться на левый берег Терека.
Новые земельные владения гребенцов лежали вдоль реки Терек, напротив впадения в него реки Сунжи, и представляли собой узкую полосу плодородной и лесистой земли: около 86 км в длину и 11-22 км в ширину. Занималось гребенское казачество земледелием, скотоводством, коневодством, рыболовством, виноградорством и виноделием.
После переселения гребенцов с правого берега на левый, из них было сформировано Гребенское казачье войско, входившее в состав иррегулярных войск Российской империи. В 1870 году из гребенцов был сформирован казачий полк в составе Терского казачьего войска.
Находясь на Кавказе, гребенцы, несмотря на удаление от России, сохранили в прежней чистоте русский язык и старую веру. Наиболее известное описание характера «воинственного, красивого и богатого староверческого русского населения, называемого «гребенскими казаками», дал Толстой. Описывая гребенцов, он отмечал их связи с горским населением.
«Живя между чеченцами, казаки перероднились с ними, и усвоили себе обычаи жизни и нравы горцев; ещё до сих пор казацкие роды считаются родством с чеченскими, и любовь к свободе, праздности, грабежам и войне составляют главные черты их характера. Щегольство в одежде состоит в подражании черкесу. Лучшее оружие казаки добывали у горцев, лучших лошадей покупали у них же»
Перенимая окружающую культуру горцев, «молодец казак, щеголяя знанием татарского языка и, разгулявшись, даже со своим братом говорит по-татарски. «Несмотря на то, этот христианский народец, закинутый в уголок земли, окружённой полудикими магометанскими племенами и солдатами, считает себя на высокой степени развития и признаёт человеком только одного казака, на всё же остальное смотрит с презрением». В своих произведениях Л. Толстой отмечал неприязнь гребенских казаков к российскому влиянию, которое «выражается только с невыгодной стороны: стеснением в выборах, снятием колоколов и войсками, которые стоят и проходят там».
Наблюдая за жизнью гребенцов, Толстой писал: «Казак, по влечению, менее ненавидит джигита-горца, который убил его брата, чем солдата, который стоит у него, чтобы защищать его станицу, но который закурил табаком его хату. Он уважает врага-горца, но презирает чужого для него и угнетателя-солдата. Собственно, русский мужик для казака есть какое-то чуждое, дикое и презренное существо, которого образчик он видел в заходящих торгашах и переселенцах-малороссиянах, которых казаки презрительно называют шаповалами».
В год прибытия Толстого на Кавказ там продолжалась война с горцами. Русские войска под началом князя А.И. Барятинского отвоёвывали всё новые районы, вынуждая горцев уходить в горы. Многие горцы упали духом и переходили на сторону русских. В качестве добровольца Толстой участвовал в боевых операциях. Он наблюдал жизнь солдат и офицеров, узнал войну, видел тяжёлые последствия набегов на горские аулы.
Толстой полюбил Кавказ и решил остаться здесь на военной или гражданской службе, «всё равно, только на Кавказе, а не в России». Более того, он настолько полюбил быт и свободную жизнь казаков, их близость к природе, что даже серьёзно стал думать «приписаться в казаки, купить избу, скотину, жениться на казачке».
Жизнь на Кавказе среди простых людей и богатой природы оказала на Толстого благотворное влияние. Он чувствует себя свежим, бодрым, счастливым и удивляется, как он мог так праздно и бесцельно жить раньше. Только на Кавказе ему стало ясно, что такое счастье. Счастье - это быть близким к природе, жить для других, - решает он. Толстому нравится и общий строй жизни казачества; своей воинственностью и свободой он казался ему идеалом для жизни и всего русского народа. Но как не восхищался он и людьми, и природой Кавказа, как не хотелось ему связать свою судьбу с этими людьми, он всё же понимал, что слиться с жизнью простого народа он не сможет.
В станице Старогладковской Толстому нравятся жизнь и быт казаков, никогда не знавших крепостного права, их независимый, мужественный характер, особенно у женщин. Он изучает самый распространённый среди горцев-мусульман кумыкский язык и записывает чеченские песни, учится джигитовать. Среди горцев Толстой находит много замечательных, смелых и самоотверженных, простых и близких к природе людей.
В офицерском обществе он чувствовал себя одиноко. Его больше привлекали солдаты, в которых он сумел оценить простоту, доброе сердце, стойкость и мужество. Но особенно привлекательна была для него вольная жизнь казаков, Он подружился со старым казаком - охотником Епифаном Сехиным, слушал и записывал его рассказы, казачьи песни. Черты характера этого человека Толстой запечатлел позднее в образе дяди Ерошки в «Казаках». Он говорит про него: «Это чрезвычайно интересный, вероятно, уже последний тип гребенских казаков. Он был огромного роста, с седою как лунь широкою бородой и широкими плечами, и грудью. На нём был оборванный подоткнутый зипун, на ногах обвязанные верёвочками по онучам оленьи поршни и растрёпанная белая шапчонка. За спиной он нёс через одно плечо кобылку и мешок с курочкой и кобчиком для приманки ястреба; через другое плечо он нёс на ремне дикую убитую кошку; на спине за поясом заткнуты были мешочек с пулями, порохом и хлебом, конский хвост, чтоб отмахиваться от комаров, большой кинжал с порванными ножнами, испачканными старою кровью, и два убитые фазана». Толстой ходил на охоту с этим старым 90-летним казаком, что позволило писателю столь красочно описать его внешность и многочисленные охотничьи предметы.
28 августа 1853 года Толстой начинает писать знаменитую повесть «Казаки», над которой работал в общей сложности около десяти лет с перерывами. Заглавие точно передаёт смысл и пафос произведения, в котором утверждается красота и значительность жизни. В повести простая, близкая к природе трудовая жизнь казаков показана как социальный и нравственный идеал. Труд - необходимая и радостная основа народной жизни, но труд не на помещичьей, а на своей земле. Так решил Толстой ещё в начале 60-х годов самый злободневный вопрос эпохи. Никто сильнее его не выразил в своём творчестве эту мечту русского мужика. Ни одно из произведений Толстого не проникнуто такой верой в стихийную силу жизни и её торжество, как «Казаки».
Первая часть повести «Казаки» была напечатана в журнале «Русский вестник» в 1863 году. В этом произведении писатель соединил описание прекрасной природы Кавказа, глубоко личные переживания её героя Оленина с величавой характеристикой целого народа, его быта, веры, трудов и дней.
Работая над «Казаками», Толстой по памяти восстанавливал свои кавказские впечатления, перечитывал кавказские дневники: и беседы с Ерошкой, и похождения на охоту, и любовь к казачке, и ночные стуки в окошко, и любованье казачьими хороводами с песнями и стрельбой, и мечты купить дом и поселиться в станице.
Большое внимание Толстой уделил фольклору и этнографии народностей Кавказа и казачества гребенских станиц. Их быт, нравы, история, народное творчество и язык запечатлены Толстым во многих подробностях и с поразительной художественной точностью.
В описаниях Толстого предстают очаровательные женщины гребенских казаков - сильные, свободные, поразительно красивые и независимые в своих действиях. Они являлись полными хозяйками в своём домашнем очаге. Толстой любовался их красотой, их здоровым сложением, их восточным изящным нарядом, мужественным характером, стойкостью и решительностью. В повести «Казаки» он писал: «Постоянный мужской, тяжёлый труд и заботы дали особенно самостоятельный, мужественный характер гребенской женщине и поразительно развили в ней физическую силу, здравый смысл, решительность и стойкость характера. Женщины большею частью и сильнее, и умнее, и развитие, и красивее казаков. Красота гребенской женщины особенно поразительны соединением самого чистого типа черкесского лица с широким и могучим сложением северной женщины. Казачки носят одежду черкесскую: татарскую рубаху, бешмет и чувяки; но платки завязывают по-русски. Щегольство, чистота и изящество в одежде и убранстве хат составляют привычку и необходимость их жизни».
Под стать казачкам и гребенские казаки и мужчины. Одного из них Толстой описал в образе молодого Лукашки: «...это был высокий, красивый малый лет двадцати... Лицо и всё сложение его выражали большую физическую и нравственную силу. Взглянув на его статное сложение и чернобровое умное лицо, всякий невольно сказал бы: «Молодец малый!».
В моей небольшой работе я отметила то сильное впечатление, которое оказал Кавказ на духовное состояние Толстого. Жизнь в станице Старогладковской позволила ему познать и великолепно описать историю гребенских казаков - относительно малочисленной общины русских людей, оказавшихся на окраине России в окружении враждебных горцев, но крепко сохранивших всё русское, православную веру и преданность своему Отечеству.
Учитывая современную действительность, я полагаю возможным сделать вывод о том, что проблемы Кавказа и его народов, на что указывал писатель, главным образом в районе Чечни и Дагестана, остаются и теперь неразрешёнными, справедливо не решёнными. Вроде бы удалось замирить очередную чеченскую войну, но напряжённость в отношениях между народами этого региона России сохраняется. Нападения боевиков на представителей власти, теракты, гибель людей не прекращаются. Население продолжает находиться в состоянии страха за свою жизнь.
Остаётся недовольным казачество Юга России за несправедливое отобрание у них земель в пользу чеченцев, за вынужденное переселение, за отсутствие поддержки в этом вопросе со стороны властей. Гребенских казаков чеченцы силой и угрозами изгнали из казачьих станиц, расположенных на левом берегу Терека. Теперь весь Шелковской район, его земли, включены в состав Чечни, а бывшие станицы гребенских казаков заселены чеченцами, в том числе и станица Старогладковская, где проживал Толстой во время своего пребывания на Кавказе. Да теперь это уже и не станицы, а Старогладковская уже не Старогладковская, а Старогладовская. Это не всё равно, так как название своё первоначальное станица получила по имени первого своего атамана - Гладкова. При государственной поддержке чеченцы построили там для себя добротные дома и обзавелись хозяйством. Тех, кто пытался сопротивляться, чеченцы нередко убивали, вырезали целые семьи казаков. Необходимо отметить, что казаки гребенские и Юга России не смирились и намерены возвратить себе свои исторические земли и станицы, где чеченцы никогда не проживали, но теперь живут на исконно казачьей земле! Перспективу этой загнанной вглубь проблемы можно только предполагать. При этом ясно одно, главное, - силовым путём её не решить!
Все затихло в Москве. Редко, редко где слышится визг колес по зимней улице. В окнах огней уже нет, и фонари потухли. От церквей разносятся звуки колоколов и, колыхаясь над спящим городом, поминают об утре. На улицах пусто. Редко где промесит узкими полозьями песок с снегом ночной извозчик и, перебравшись на другой угол, заснет, дожидаясь седока. Пройдет старушка в церковь, где уж, отражаясь на золотых окладах, красно и редко горят несимметрично расставленные восковые свечи. Рабочий народ уж поднимается после долгой зимней ночи и идет на работы.
А у господ еще вечер.
В одном из окон Шевалье из-под затворенной ставни противузаконно светится огонь. У подъезда стоят карета, сани и извозчики, стеснившись задками. Почтовая тройка стоит тут же. Дворник, закутавшись и съежившись, точно прячется за угол дома.
«И чего переливают из пустого в порожнее? – думает лакей, с осунувшимся лицом, сидя в передней. – И все на мое дежурство!» Из соседней светлой комнатки слышатся голоса трех ужинающих молодых людей. Они сидят в комнате около стола, на котором стоят остатки ужина и вина. Один, маленький, чистенький, худой и дурной, сидит и смотрит на отъезжающего добрыми, усталыми глазами. Другой, высокий, лежит подле уставленного пустыми бутылками стола и играет ключиком часов. Третий, в новеньком полушубке, ходит по комнате и, изредка останавливаясь, щелкает миндаль в довольно толстых и сильных, но с отчищенными ногтями пальцах, и все чему-то улыбается; глаза и лицо его горят. Он говорит с жаром и с жестами; по видно, что он не находит слов, и все слова, которые ему приходят, кажутся недостаточными, чтобы выразить все, что подступило ему к сердцу. Он беспрестанно улыбается.
– Теперь можно все сказать! – говорит отъезжающий. – Я не то что оправдываюсь, но мне бы хотелось, чтобы ты, по крайней мере, понял меня, как я себя понимаю, а не так, как пошлость смотрит на это дело. Ты говоришь, что я виноват перед ней, – обращается он к тому, который добрыми глазами смотрит на него.
– Да, виноват, – отвечает маленький и дурной, и кажется, что еще больше доброты и усталости выражается в его взгляде.
– Я знаю, отчего ты это говоришь, – продолжает отъезжающий. – Быть любимым, по-твоему, такое же счастье, как любить, и довольно на всю жизнь, если раз достиг его.
– Да, очень довольно, душа моя! Больше чем нужно, – подтверждает маленький и дурной, открывая и закрывая глаза.
– Но отчего ж не любить и самому! – говорит отъезжающий, задумывается и как будто с сожалением смотрит на приятеля. – Отчего не любить? Не любится. Нет, любимым быть – несчастье, несчастье, когда чувствуешь, что виноват, потому что не даешь того же и не можешь дать. Ах, Боже мой! – Он махнул рукой. – Ведь если бы это все делалось разумно, а то навыворот, как-то не по-нашему, а по-своему все это делается. Ведь я как будто украл это чувство. И ты так думаешь; не отказывайся, ты должен это думать. А поверишь ли, из всех глупостей и гадостей, которых я много успел наделать в жизни, это одна, в которой я не раскаиваюсь и не могу раскаиваться. Ни сначала, ни после я не лгал ни перед собой, ни перед нею. Мне казалось, что наконец-то вот я полюбил, а потом увидал, что это была невольная ложь, что так любить нельзя, и не мог идти далее; а она пошла. Разве я виноват в том, что не мог? Что же мне было делать?
– Ну, да теперь кончено! – сказал приятель, закуривая сигару, чтобы разогнать сон. – Одно только: ты еще не любил и не знаешь, что такое любить.
Тот, который был в полушубке, хотел опять сказать что-то и схватил себя за голову. Но не высказывалось то, что он хотел сказать.
– Не любил! Да, правда, не любил. Да есть же во мне желание любить, сильнее которого нельзя иметь желанья! Да опять, и есть ли такая любовь? Все остается что-то недоконченное. Ну, да что говорить! Напутал, напутал я себе в жизни. Но теперь все кончено, ты прав. И я чувствую, что начинается новая жизнь.
– В которой ты опять напутаешь, – сказал лежавший на диване и игравший ключиком часов; но отъезжающий не слыхал его.
– Мне и грустно, и рад я, что еду, – продолжал он. – Отчего грустно? Я не знаю.
И отъезжающий стал говорить об одном себе, не замечая того, что другим не было это так интересно, как ему. Человек никогда не бывает таким эгоистом, как в минуту душевного восторга. Ему кажется, что нет на свете в эту минуту ничего прекраснее и интереснее его самого.
– Дмитрий Андреич, ямщик ждать не хочет! – сказал вошедший молодой дворовый человек в шубе и обвязанный шарфом. – С двенадцатого часа лошади, а теперь четыре.
Дмитрий Андреич посмотрел на своего Ванюшу. В его обвязанном шарфе, в его валяных сапогах, в его заспанном лице ему послышался голос другой жизни, призывавшей его, – жизни трудов, лишений, деятельности.
– И в самом деле, прощай! – сказал он, ища на себе незастегнутого крючка.
Несмотря на советы дать еще на водку ямщику, он надел шапку и стал посередине комнаты. Они расцеловались раз, два раза, остановились и потом поцеловались третий раз. Тот, который был в полушубке, подошел к столу, выпил стоявший на столе бокал, взял за руку маленького и дурного и покраснел.
– Нет, все-таки скажу… Надо и можно быть откровенным с тобой, потому что я тебя люблю… Ты ведь любишь ее? Я всегда это думал… да?
– Да, – отвечал приятель, еще кротче улыбаясь.
– И может быть…
– Пожалуйте, свечи тушить приказано, – сказал заспанный лакей, слушавший последний разговор и соображавший, почему это господа всегда говорят все одно и то же. – Счет за кем записать прикажете? За вами-с? – прибавил он, обращаясь к высокому, вперед зная, к кому обратиться.
– За мной, – сказал высокий. – Сколько?
– Двадцать шесть рублей.
Высокий задумался на мгновенье, но ничего не сказал и положил счет в карман.
А у двух разговаривающих шло свое.
– Прощай, ты отличный малый! – сказал господин маленький и дурной с кроткими глазами.
Слезы навернулись на глаза обоим. Они вышли на крыльцо.
– Ах, да! – сказал отъезжающий, краснея и обращаясь к высокому. – Счет Шевалье ты устроишь, и тогда напиши мне.
– Хорошо, хорошо, – сказал высокий, надевая перчатки. – Как я тебе завидую! – прибавил он совершенно неожиданно, когда они вышли на крыльцо.
Отъезжающий сел в сани, закутался в шубу и сказал: «Ну что ж! поедем», – и даже подвинулся в санях, чтобы дать место тому, который сказал, что ему завидует; голос его дрожал.
Провожавший сказал: «Прощай, Митя, дай тебе Бог…» Он ничего не желал, кроме только того, чтобы тот уехал поскорее, и потому не мог договорить, чего он желал.
Они помолчали. Еще раз сказал кто-то: «Прощай». Кто-то сказал: «Пошел!» И ямщик тронул.
– Елизар, подавай! – крикнул один из провожавших. Извозчики и кучер зашевелились, зачмокали и задергали вожжами. Замерзшая карета завизжала по снегу.
– Славный малый этот Оленин, – сказал один из провожавших. – Но что за охота ехать на Кавказ и юнкером? Я бы полтинника не взял. Ты будешь завтра обедать в клубе?
И провожавшие разъехались.
Отъезжавшему казалось тепло, жарко от шубы. Он сел на дно саней, распахнулся, и ямская взъерошенная тройка потащилась из темной улицы в улицу мимо каких-то не виданных им домов. Оленину казалось, что только отъезжающие ездят по этим улицам. Кругом было темно, безмолвно, уныло, а в душе было так полно воспоминаний, любви, сожаления и приятных давивших слез…
«Люблю! Очень люблю! Славные! Хорошо!» – твердил он, и ему хотелось плакать. Но отчего ему хотелось плакать? Кто были славные? Кого он очень любил? Он не знал хорошенько. Иногда он вглядывался в какой-нибудь дом и удивлялся, зачем он так странно выстроен; иногда удивлялся, зачем ямщик и Ванюша, которые так чужды ему, находятся так близко от него и вместе с ним трясутся и покачиваются от порыва пристяжных, натягивающих мерзлые постромки, и снова говорил: «Славные, люблю», – и раз даже сказал: «Как хватит! Отлично!» И сам удивился, к чему он это сказал, и спросил себя: «Уж не пьян ли я?» Правда, он выпил на свою долю бутылки две вина, но не одно вино производило это действие на Оленина. Ему вспоминались все задушевные, как ему казалось, слова дружбы, стыдливо, как будто нечаянно, высказанные ему перед отъездом. Вспоминались пожатия рук, взгляды, молчания, звук голоса, сказавшего: прощай, Митя! – когда он уже сидел в санях. Вспоминалась своя собственная решительная откровенность. И все это для него имело трогательное значение. Перед отъездом не только друзья, родные, не только равнодушные, но несимпатичные, недоброжелательные люди, все как будто вдруг сговорились сильнее полюбить его, простить, как пред исповедью или смертью. «Может быть, мне не вернуться с Кавказа», – думал он. И ему казалось, что он любит своих друзей и еще любит кого-то. И ему было жалко себя. Но не любовь к друзьям так размягчила и подняла его душу, что он не удерживал бессмысленных слов, которые говорились сами собой, и не любовь к женщине (он никогда еще не любил) привела его в это состояние. Любовь к самому себе, горячая, полная надежд, молодая любовь ко всему, что только было хорошего в его душе (а ему казалось теперь, что только одно хорошее было в нем), заставляла его плакать и бормотать несвязные слова.